Читать интересную книгу Точка Омега - Евгений Шкловский

– Ты должен креститься, – и посмотрела испытующе, будто решала что-то за него.

– Оксан, ты же понимаешь… – начал Вадим.

– Тебе надо креститься, – как бы не слыша, настойчиво повторила она. – Он сказал, что тебе тоже нужна защита.

– Кто это он?

– Ты знаешь кто.

Спросить, каким образом она это узнала, Вадим не решился. Только буркнул:

– Ему, однако, эта защита почему-то не помогла.

– Ты не о том говоришь, – сбить ее было непросто. – Здесь все другое, уже не человеческое, на все воля Божья. Не нам судить. Просто тебе надо пройти через это таинство, и все исполнится.

– Что все?

– Все, – повторила Оксана твердо.

Можно было возражать, доказывать что угодно, приводить всякие аргументы – бесполезно. В такие минуты она словно оказывалась внутри какого-то непроницаемого кокона, в своего рода скафандре, глаза смотрели откуда-то издалека, и это были какие-то чужие глаза, взгляд пристальный, упрямый, будто она действительно выполняла чью-то волю.

Она, впрочем, и всегда была упряма, все делала по-своему, даже когда это явно противоречило здравому смыслу. И если потом обнаруживалось, что она неправа, только поджимала губы, замыкалась, но в ошибке своей не признавалась. Нет, смирения в ней не было, хотя она, возможно, и пыталась бороться с собой.

Однажды вернулась из церкви тихая, размягченная. Такое бывало не часто, обычно она выглядела бледной, уставшей, легко раздражалась, если он обращался к ней с «пустяками». Иногда жаловалась: «Там так душно!» Или: «Что за люди! Почему, если ты вошла с непокрытой головой, тебе непременно сделают замечание, начнут шипеть в спину? И так это все недоброжелательно, будто совершаешь что-то непростительное».

А как-то она с улыбкой и даже какой-то игривостью в голосе объявила:

– Батюшка сказал, что я должна любить тебя.

– Да ну?.. – одобрительно отозвался Вадим.

– И слушаться, – неожиданно добавила она.

Отношения со священниками и вообще с церковью у нее были сложные. Стараться-то она, может, и старалась, но по-настоящему принять обряд не могла. Конечно, бывали прорывы, когда церковный свет наполнял ее, душа смирялась и принимала все как есть, однако куда чаще она чувствовала себя угнетенной, впадала в депрессию.

За смирением следовал бунт – против мужа, против священника, против такой религии. Какой такой? Приземленной, вот какой! Ее вновь уносило куда-то еще, и в этом метании для нее было больше смысла, нежели в обычной жизни. Только вот не к добру.

Болезнь, тихой сапой подкрадывавшаяся к ней, похоже, показалась ей провозвестником новой жизни, она не захотела ей сопротивляться.

– Почему я должна слушать поучения, которые исходят от человека, пусть даже и принявшего сан, но не вызывающего у меня уважения? – спрашивала она то ли Вадима, то ли себя.

Доходило до слез, до полной растерзанности.

15

Неизвестно, завидовала ли Оксана сестре Вале или нет, но она часто брала сестриного двухлетнего сына Павлушку на руки и вообще охотно проводила с ним время, отпуская сестру по всяким делам. Она была старше и Валю опекала, но в жизни та ее опередила, выйдя замуж в девятнадцать и в двадцать уже нянча малыша. Однако в трепетной любви Оксаны к племяннику тоже было что-то слишком напряженное, можно даже сказать, болезненное.

Однажды, гуляя в парке все вместе, попали под начинающийся дождь, который быстро превратился в ливень, а еще через минуту разразилась настоящая гроза. Мгновенно вымокли до нитки, но в надежде, что туча вскоре уйдет и дождь станет хотя бы слабее, спрятались под большим кленом. Едва дождь хлынул, Оксана сразу же схватила мальчугана на руки и крепко прижала к себе, стараясь, чтобы малыш не промок, да где там, дождь, похоже, и не собирался униматься. Павлушка, глядя на взрослых, ежащихся под довольно прохладными струями, весело смеялся. Невдалеке погромыхивало, стоять под деревом становилось небезопасно, нужно было срочно бежать домой или искать более надежное укрытие.

Они вышли на дорожку, и тут же, прямо над ними (так показалось), ослепительно сверкнуло, а еще через секунду небо буквально раскололось. От такого неожиданного мощного раската все аж присели. Хорошо, Павлушка не испугался – либо не успел, либо просто не понял, в чем дело.

Оксана же с исказившимся лицом, в котором совершенно отчетливо читался ужас, бросилась к сестре и буквально впихнула малыша той в руки, и тут же все бегом устремились к выходу из парка. Оксана чуть приотстала, дождевые струи заливали глаза, волосы нависали на них мокрыми прядями – вид почти безумный.

Позже, когда уже остались наедине с Вадимом, она призналась, что испугалась за Павлушку… именно из-за себя. Почудилось, что на руках у матери он будет в большей безопасности, потому что сестра… ну как бы это выразить… более чиста, чем она, и если бы Бог решил наказать именно ее, Оксану, то это не должно было коснуться малыша.

Такие вот фантазии.

Оказывается, себя считала очень грешной. Какие уж грехи она за собой числила – неведомо, но только после той прогулки долго еще была сама не своя. Глаза в темных обводах запали, а волосы всякий раз скручивались в такие же, как в тот день под ливнем, кудельки-висюльки. Жалко смотреть.

16

Как-то Оксана сказала, что у Вадима ноги футболиста.

Это можно было воспринимать как комплимент, а он почти обиделся.

– Ну и что в них такого? – спросил он.

– Толстые сильные ноги, – сказала Оксана.

– Нормальные ноги, – возразил Вадим, который никогда не задумывался, какие у него ноги, так что это неожиданное замечание его озадачило. Сильные – ладно, пусть так. Но толстые… Да и насчет футболиста. Зная ее отношение к футболу, можно было усомниться в позитивности этой оценки.

Футбол для нее был только развлечением, причем именно мужским, ни присутствие на стадионах женщин, ни женский футбол ее нисколько не убеждали. Да и развлечение, на ее взгляд, малопривлекательное. То, что Вадим много писал о нем, ее удивляло: как можно заниматься такой ерундой? Одно дело серьезная журналистика, насущные проблемы и тому подобное, другое – такая чепуха. Даже то, что Вадим зарабатывал этим, ничего не меняло. В конце концов, он мог бы это делать как-то иначе, и писать мог о другом. А вот разменивался.

Нет, она не высказывалась впрямую, в начале их совместной жизни иногда почитывала его репортажи и даже несколько раз ходила с ним на стадион. Однако быстро прошло. Не увлекал ее футбол, а Вадимово пристрастие к нему казалось обычным мальчишеством, сиречь инфантилизмом.

Ну что ж, все они оставались в душе мальчишками, кто больше, кто меньше. Раз спорт нужен многим, значит, и работа Вадима тоже имела смысл. К тому же число людей, читающих спортивные газеты или рубрики, ничуть не меньше, а может, даже и больше, чем тех, кто предпочитал политику или еще что-либо. Ему не в чем оправдываться, хотя в какие-то минуты он ловил себя именно на этом.

Было в словах Оксаны про ноги и еще что-то, невольно его задевшее. Она говорила о его теле как о чем-то постороннем, чужеродном, она оценивала его с какой-то неприятной дистанции. Вроде как предпочла бы другие ноги, и вообще чтобы он был каким-то другим. Шут его знает, что ей там такое мерещилось.

Впрочем, толстые так толстые, не переубеждать же. Вадим подумал ответно, не без оттенка мстительности, что и саму ее скроили не самым оптимальным образом: плечи чуть широковаты, да и ноги, несмотря на стройность, коротковаты в голенях… Нормальные ноги. Но и не шедевр.

Как ни странно, он не помнил, имело ли это какое-то значение для него в свое время. Тогда он был… ну да, просто очарован, а пойди разбери чем. Женщиной. Такой, какая есть. С чуть смуглой, нежной, удивительно гладкой кожей, к которой хотелось прикасаться, чувствуя кончиками пальцев ее бархатистость, прохладу и упругость. С короткими светлыми волосами, по которым хотелось провести ладонью, как гладят обычно маленьких детей.

Хотелось быть с ней.

Мысль об Оксане не дает Вадиму покоя. Часто, как ни странно, это находит на него именно в минуты душевного подъема, когда, казалось бы, можно забыть обо всем неприятном и сполна предаваться хорошему настроению. Что ни говори, а немало прожили вместе. К человеку ведь не просто привыкаешь, он становится частью тебя, так что разрыв – все равно травма. Рубец остается.

Расставание, правда, принесло облегчение, и немалое, но в душе свербило – не столько даже чувство вины, сколько жалость. Да и вина его, собственно, в чем? В том, что он желал остаться собой? Что не хотел погружаться туда, куда тянула Оксана?

Да, не хотел. Хотел прожить свою жизнь, а не чужую. А то, что так настойчиво предлагала она, даже не предлагала – навязывала, угрожало всему, к чему он был привязан. Да, он хотел быть просто человеком, самым обычным человеком, не интересным, не глубоким, не великим, а таким, какой есть. С обычными человеческими желаниями, противоречиями, слабостями…