В 1851 году профессор Московского университета, известный историк, знаток Москвы Иван Михайлович Снегирев издал об этом доме брошюру, до сих пор остающуюся единственным монографическим трудом на эту тему. «Как самое здание, так и местность вокруг него, — пишет он, — напоминают не только славные в истории имена, но и важные по своим последствиям события в истории Отечественной».
Говоря о важных «в истории Отечественной» событиях, Снегирев имеет в виду, во-первых, освобождение России от польско-шведской интервенции и обуздание Смуты начала XVII века, грозившей гибелью самому существованию государства, и во-вторых, изгнание наполеоновской армии двунадесяти языков в 1812 году. Об обороне Введенского острожка на нынешней Большой Лубянке, обороне, которая стала переломным моментом в цепи событий эпохи, речь шла ранее. Об эпизодах, разыгравшихся здесь же в Отечественную войну 1812 года, разговор пойдет ниже.
Но прежде обратимся к самому дому № 14 на Большой Лубянке.
Этот дворец представляет собой памятник истинно московского старинного каменного строительства, которое всегда руководствовалось правилом: если надо строить на месте, на котором уже имеются строения, то их не сносят подчистую, но в максимальной степени включают в новое здание. Поэтому дворец на Большой Лубянке в своем облике, в отдельных деталях планировки, фрагментах кладки сохраняет строительные элементы четырех веков.
Точное время постройки и имя архитектора, возводившего дворец, неизвестны. В современную искусствоведческую литературу он вошел под названием «Городская усадьба XVII–XVIII вв.».
В XVII–XVIII веках усадьба переменила много владельцев. В XVII веке после Пожарского ее владельцами были князья Хованские, князья Голицыны. В конце XVII — начале XVIII века участком владели Нарышкины, и вполне вероятно, что именно тогда на месте боярских палат было построено новое дворцовое здание. Специалисты находят в его декоре черты «нарышкинского барокко». Затем дворец перешел к князю А. П. Долгорукову, после него к князю Б. С. Голицыну. При Анне Иоанновне здесь помещался Монетный двор, при Елизавете — Камер-коллегия, ведавшая казенными сборами, одно время его занимал Немецкий почтамт. В конце XVIII века дворец служил резиденцией турецкого посла. Среди его владельцев в этот период значатся имена князя М. Н. Хованского, камергера И. Г. Наумова, князей М. Н. и П. М. Волконских, княгини А. М. Прозоровской. При М. Н. Волконском была произведена перестройка дома; «согласно с желанием владельца, — пишет Снегирев, — художники, стараясь придать старинному его дому все возможное великолепие, положили на нем отпечаток вкуса XVIII столетия». Снегирев называет имена художников, которые «занимались украшением этих палат»: «сперва славный скульптор Юст, а потом Кампорези».
Дворец перестраивался и в последующие годы, но сохраняя некоторые особенности «царских и боярских палат» и «особенный тип» дворца времени царствования Петра I. В 1811 году дворец купил граф Федор Васильевич Ростопчин, в 1842 году его наследники продали дворец графу В. В. Орлову-Денисову, герою Отечественной войны 1812 года, с 1857 по 1882 год дворцом владела известная богачка Д. А. Шипова, устраивавшая в нем роскошные балы, в 1882 году дворец приобрел купец Э. Ф. Маттерн, а в следующем году перепродал его «Московскому страховому обществу от огня», которое и размещалось в нем вплоть до 1917 года. Кроме того, флигеля сдавались под квартиры, здесь жили или бывали многие известные люди: историк М. П. Погодин, поэт Ф. И. Тютчев, купец и книгоиздатель К. Т. Солдатенков и другие.
Но несмотря на столь блестящий ряд имен людей замечательных и интересных, в истории за дворцом твердо удерживается название — Дом Ростопчина.
О. А. Кипренский. Портрет графа Ф. В. Ростопчина. Литография. Подпись: «Без дела и без скуки сижу, сложивши руки»
«Из них, — пишет в своей брошюре Снегирев о владельцах и обитателях дома, — особенно обращает на себя внимание Московский Главнокомандующий граф Ростопчин, сроднивший свое имя с судьбою Москвы в 1812 году… Если драгоценен для нас надгробный памятник над прахом великого мужа, то тем драгоценнее его дом, представитель его образа жизни и обихода, свидетель его дел и слов, предсмертных обетов, воздыханий и молитв. Там его немой прах, здесь его дух; там мрачно и таинственно, здесь все еще живо и очевидно. Редко кто посетит его загородную и уединенную могилу, которая только возвещает общий человечеству удел — тление; но всяк, кто пройдет мимо дома его, по большой улице города, невольно вспомнит знаменитого хозяина. (Ростопчин покоится на Пятницком кладбище, давно вошедшем в черту Москвы, и на дальнейшем нашем пути по Троицкой дороге мы посетим его. — В. М.) Так жители с берегов Темзы, Сены и Рейна с некоторым подобострастием останавливаются пред домом графа Ростопчина в Москве и, указывая на него, говорят: „Здесь жил тот, кто сжег Москву, уступленную Наполеону“».
Это было написано полтораста лет тому назад. Конечно, теперь «жители берегов Темзы, Сены и Рейна» здесь не останавливаются и не произносят тех слов, которые произносили когда-то. Но соотечественниками Ростопчина его имя не забывалось в прошлом веке и не забыто в нынешнем. Каждый, хоть немного заинтересовавшийся Отечественной войной 1812 года и особенно событиями, связанными с Москвой, в самом начале своих занятий встречается с ним как с одним из главных действующих лиц этой эпохи. Знают его имя и читатели самого читаемого романа Л. Н. Толстого «Война и мир», в нескольких главах которого говорится о Ростопчине, причем действие этих эпизодов происходит в его доме на Большой Лубянке и возле него.
Федор Васильевич Ростопчин принадлежал к той части московского общества второй половины XVIII — начала XIX века, которая играла огромную роль в жизни древней столицы. Этот круг составляли вельможи, по тем или иным причинам вынужденные оставить двор и из Петербурга переехать на жительство в Москву. Императрица Екатерина II относилась к этим москвичам с настороженностью и нелюбовью, подозревая в них намерение «сопротивляться доброму порядку».
Но в Москве к ним относились по-иному. Н. М. Карамзин, вспоминая Москву екатерининских времен, вступает в полемику с императрицей. «Со времен Екатерины Великой, — пишет он, — Москва прослыла республикою. Там, без сомнения, более свободы, но не в мыслях, а в жизни; более разговоров, толков о делах общественных, нежели здесь в Петербурге, где мы развлекаемся двором, обязанностями службы, исканиями, личностями. Там более людей, которые живут для удовольствия, следственно, нередко скучают и рады всякому случаю поговорить с живостию, но весьма невинною. Здесь сцена, там зрители, здесь действуют, там судят, не всегда справедливо, но всегда с любовию к справедливости. Глас народа — глас Божий, а в Москве более народа, нежели в Петербурге.
Во время Екатерины доживали там век свой многие люди, знаменитые родом и чином, уважаемые двором и публикою. В домах их собиралось лучшее дворянство: слушали хозяина и пересказывали друг другу слова его. Сии почтенные старцы управляли образом мыслей».
О них пишет А. С. Грибоедов в «Горе от ума»: «Что за тузы в Москве живут!..» Их вспоминает и А. С. Пушкин, заставший некоторых и любивший побеседовать с ними: «Некогда в Москве пребывало богатое неслужащее боярство, вельможи, оставившие двор, люди независимые, беспечные, страстные к безвредному злоречию и к дешевому хлебосольству».
В 1811 году, когда Ростопчин приобрел дом на Большой Лубянке, он проживал в Москве на положении отставного вельможи.
В прошлом — служба в Петербурге при дворе Екатерины II, затем при Павле I, при котором он фантастически возвысился и разбогател: занимал должности кабинет-министра по иностранным делам, члена Императорского совета, Великого канцлера ордена Иоанна Иерусалимского и ряда других такого же высокого ранга, получил генеральский чин, титул графа Российской империи, много земель и крестьян. Но в последний год павловского царствования Ростопчин попал в опалу — и оказался в Москве.
В яркой череде московского «неслужащего боярства», представляющей собою галерею замечательных личностей, оригиналов и чудаков, Ростопчин занимал одно из первых мест. Почти все мемуаристы, писавшие о Москве того времени, упоминают его в своих сочинениях.
Ростопчин был тогда отнюдь не «старцем», о каких пишет Карамзин, но полным сил и энергии сорокалетним мужчиной и принимал самое деятельное участие в светской жизни Москвы. Он принадлежал к самому высшему аристократическому кругу, к кругу тех лиц, о которых читаем на страницах «Горя от ума» и «Войны и мира». «Я часто видела его у Архаровых, — вспоминает Е. П. Янькова, — где он проводил целые вечера. Он был довольно высок ростом, мужественен, но лицом очень некрасив… Но как по лицу он был некрасив, так по всей наружности было что-то очень важное, приветливое и отменно благородное». Кроме того, он был остроумен и находчив. «Разговор его был всегда оригинален и занимателен, — пишет о нем М. А. Дмитриев. — Это был один из тех умных людей, которые умеют сказать что-нибудь интересное даже и о погоде».