По донесениям агентов, в Москве на улицах «кричали», то есть, говоря современным языком, агитировали: «Мы выбрали королевича не на тот конец, чтобы всякий безмозглый поляк помыкал нами, а нам, московским людям, чтоб пропадать!», «Мы по глупости выбрали ляха в цари, однако же не с тем, чтобы идти в неволю к ляхам; время разделаться с ними», «Если эти добром отсюда не уберутся, то перебьют их, как собак; стоит только взяться дружно за дело», «Недолго вам тут сидеть…»
Патриарх Гермоген, отказавшийся сотрудничать с оккупантами и за то брошенный в тюрьму, ответил на угрозы: «Что вы мне угрожаете? единого я Бога боюсь; буде же вы пойдете, все литовские люди, из Московского государства, и я их благословляю отойти прочь; а буде вам стояти в Московском государстве, и я их (сопротивляющихся москвичей. — В. М.) благословляю всех против вас стояти». Из заключения ему удалось передать грамоту, которой он освобождал от присяги всех, присягнувших Владиславу. Гермогена в темнице замучили до смерти, но его грамоты продолжали ходить по Руси и вдохновлять народ на сопротивление.
Из Троице-Сергиевой лавры в Нижний Новгород и другие русские города и земли, куда не дошли ни поляки, ни шведы, рассылались письма с призывами идти на освобождение Москвы от врагов: «Где только завладели литовские люди, в тех городах разорение учинилось Московскому государству. Где святая церковь? Где Божие образа? Где иноки, цветущие многолетними сединами?.. Не всё ли до конца разорено и обречено злым поруганиям?.. Где бесчисленное множество христианских чад в городах и селах? Не все ли без милости пострадали и разведены в плен? Не пощадили престаревших возрастом, не устрашились седин многолетних старцев, не сжалились над сосущими млеко незлобивыми младенцами… Помяните и смилуйтесь над видимою нашею смертною погибелью, чтоб и вас не постигла такая лютая смерть. Бога ради, положите подвиг своего страдания, чтоб вам и всему общему народу, всем православным христианам быть в соединении, без всякого мешканья поспешите под Москву… Смилуйтесь и умилитесь, ратными людьми помогите… О том много и слезно всем народом христианским вам челом бьем».
В марте 1611 года в Москве стало известно, что в Рязани думный дворянин Прокопий Ляпунов собрал ополчение, к нему должны присоединиться отряды других земель, и все они идут к Москве. Несколько отрядов, в том числе отряд, руководимый воеводой князем Дмитрием Михайловичем Пожарским, проникли в город заранее, и воины растворились среди москвичей.
Поляки приняли решение, пока разрозненные отряды ополчения не собрались воедино, выйти за Москву и разгромить их поодиночке. В то же время они начали укреплять оборону городских стен, прежде всего Кремля и Китай-города, дополнительной артиллерией. План этот не остался неизвестен москвичам, они говорили, что надо помешать полякам осуществить их замысел и не пускать их из города.
19 марта 1611 года, в Страстной вторник, поляки пытались заставить московских возчиков на своих лошадях втаскивать пушки на кремлевские стены. Возчики отказались. Завязалась драка, распространившаяся по всему Китай-городу. Солдаты начали громить торговые ряды, убивая всех подряд. Современник вспоминает, что улицы Китай-города после этой расправы «были завалены выше человеческого роста трупами людей».
После побоища в Китай-городе, весть о котором быстро разнеслась по всей Москве и вызвала всеобщий гнев и возмущение, польские отряды вышли в Белый город.
Князь Пожарский со своим отрядом стоял на Сретенке (Большой Лубянке) против своего двора, он отбил атаку и «втоптал», как сказано в летописи, поляков в Китай-город. Но он понимал, что неминуемо последует новое наступление, и велел ставить возле церкви Введения укрепление-острожек. К его отряду присоединились пушкари с соседнего Пушечного двора и окрестные жители.
Новое польское наступление началось на следующий день. Поляки применили новую тактику.
«Мы не могли и не умели придумать, чем пособить себе, — пишет Маскевич, — как вдруг кто-то закричал: „Огня! жги домы!“ Достали смолы, прядева, смоленой лучины… Наконец затеялся пожар; ветер, дуя с нашей стороны, погнал пламя на русских и принудил их бежать из засад; а мы следовали за развивающимся пламенем…» Поджигать город было поручено двухтысячному отряду немецких рейтаров и польским гусарам.
Э. Лисснер. Выход польско-литовских интервентов из Кремля. Картина XX в.
Эта тактика была в высшей степени варварской и бесчеловечной. Москва — деревянный город, огонь не щадил никого. И оккупанты убивали не только сражавшихся против них. Гетман Жолкевский, участник и свидетель этих боев, в своих воспоминаниях пишет: «В чрезвычайной тесноте людей происходило великое убийство: плач, крик женщин и детей представляли нечто, подобное дню Страшного суда; многие из них с женами и детьми сами бросались в огонь, и много было убитых и погоревших; большое число также спасалось бегством…»
Но среди разгула пожара и убийств держался и отбивал атаки острожек Пожарского на Большой Лубянке — Введенский острожек, как называет его летопись. Когда на других улицах москвичи были оттеснены огнем и войсками к окраинам, поляки обратили объединенные силы против Пожарского. В штурмах, продолжавшихся целый день, кроме собственно польских отрядов, приняли участие немецкие рейтары под командованием капитана Маржерета и другие наемники.
Первому ополчению не удалось освободить Москву от врагов. Но бои на ее улицах в марте 1611 года положили начало общенациональной освободительной борьбе, народ прозрел и преодолел страх. Восстание было подавлено, но не побеждено. Введенский острожек, об обороне которого слух по всей Руси разнесли москвичи — участники боев, стал воодушевляющей легендой, а в его защитнике — князе Дмитрии Михайловиче Пожарском народ обрел того всеми признаваемого и облеченного доверием народа вождя, вокруг которого смогли объединиться все силы и который возглавил борьбу за освобождение страны.
Пожарский вернулся в Москву полтора года спустя во главе всенародного ополчения.
После освобождения Москвы властью в столице, да и во всей России стали руководители ополчения: князь Трубецкой — начальник казачьего войска, Пожарский и Минин. В январе 1613 года начал заседать Земский собор представителей всех слоев и сословий. В результате месячных споров и переговоров был избран царем шестнадцатилетний Михаил Федорович Романов. На этом закончились властные полномочия руководителей ополчения, и все грамоты и указы выпускались теперь от имени «царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси».
2 мая 1613 года царь Михаил прибыл в Москву, 11-го состоялось торжество венчания на царство. В этот день до церемонии венчания царь пожаловал князю И. Б. Черкасскому и князю Д. М. Пожарскому боярство. По существовавшему обычаю, «стоять у сказки», то есть сообщить о царской милости, должен был придворный, по чину и родовитости считающийся ниже награждаемого. «Стоять у сказки» Пожарскому был назначен думный дворянин Гаврила Пушкин, но он, услышав о назначении, бил царю челом, что ему «у сказки стоять и быть меньше князя Пожарского невместно, потому что его родственники меньше Пожарских нигде не бывали». Так отозвалось давнее исключение Пожарских из Разрядных книг. Царь приказал свой указ о боярстве Пожарского тотчас же, при всех боярах, записать в Разрядную книгу. При венчании боярин князь Пожарский держал одну из царских регалий — яблоко.
Однако хотя Пожарский и был внесен в Разрядную книгу, в местнических челобитных бояре продолжали писать, что «Пожарские — люди не разрядные, при прежних государях, кроме городничих и губных старост, нигде не бывали». Даже царские указы и жалованные грамоты, в которых было написано, что Пожарский «многую свою службу и правду ко всему Московскому государству показал», не могли пересилить придворных интриг. В Боярской думе Пожарский сидел на низшем месте, его подпись под документами ставилась в конец. Видимо, «он не бил царю челом» о пожаловании его деревнями, поэтому полученные им награды были чрезвычайно малы по сравнению с другими.
Усадьба князя на Большой Лубянке в Смуту сгорела. Восстанавливалась она долго и с трудом, и даже в переписи 1638 года названа не двором с постройками, а «местом» князя Пожарского, значит, строительство было еще не закончено.
Не прижившись в Москве при дворе, князь Пожарский исполнял различные поручения вне ее: был посылаем в походы против не сложивших оружия отрядов польских интервентов, время от времени пытавшихся снова пробиться к Москве, исполнял дипломатические поручения, воеводствовал в Великом Новгороде, в Переяславле-Рязанском, в 1620–1630 годы «ведал» Ямским, Разбойным, Судным приказами.
Скончался князь Дмитрий Михайлович Пожарский в Москве, в своем доме, отпевали его в приходском храме Введения. Предание говорит, что перед кончиной его посетил царь Михаил, но документальных подтверждений этому нет.