ветром сдуло людей. Загремели большие кованые сапоги, зашуршали плащи, забряцало оружие, замелькали зюйдвестки, фуражки и шапки.
Не прошло и минуты, как вдоль стен стояли, выстроившись в две шеренги, рыбаки, вооруженные винтовками, дробовиками, берданками и обрезами.
Они весело поглядывали на своего командира и посмеивались.
Колдоба смотрел на Горбылевского и Коврова, будто спрашивая: «Ну что, видели?» Потом повернулся к шеренгам и спросил стоящего впереди матроса:
— Ну как, товарищ Ставридин, рыба будет?
Ставридин стал по-военному и, подняв руку к бескозырке, смеясь отчеканил:
— Будет, товарищ атаман!
Колдоба засмеялся, затем шутливо скомандовал:
— Ложись и жди рыбного ветра!
Веселая ватага рыбаков, гордясь своим лихим атаманом, со смехом и прибаутками расположилась по своим местам.
Колдоба отошел к гостям. Он виновато поглядывал на Горбылевского и Коврова. Ему показалось, что они недовольны его самочинными действиями по организации партизанских отрядов. Желая убедить Коврова в своей правоте, он взволнованно обратился к нему:
— Клянусь, Сергей, я скоро не дам покоя белякам и интервентам, я буду их лупить из-за каждой стенки. Ты увидишь, что я с ними сделаю, дай только опериться. Я сейчас голый. Мне бы только оружия! — почти закричал он и сжал кулаки.
Ковров хорошо знал Колдобу, знал его упрямый характер, бесстрашие и храбрость, видел в нем незаурядного командира-самородка, который при случае быстро развернет свои способности.
Появление Колдобы несказанно обрадовало Коврова. Он с похвалой отозвался о действиях Колдобы и его отряде. Ковров умел подходить к людям.
— То, что ты сделал, хорошо. Сумей только выполнить обещание.
Колдоба обнял Коврова. Дружески похлопывая его по спине, торопливо говорил:
— Не беспокойся, это же слова Колдобы! Понимаешь? Мой язык не парус, он без ветра обходится.
Подошел опоясанный пулеметными лентами Ставридин. Многие делегаты знали его. Это был тот самый матрос, которого Колдоба вырвал из рук белых. Он был местным жителем.
— У меня все готово, — шепнул Колдобе Ставридин.
Колдоба повернулся к гостям:
— Айда! Пошли, покушаем рыбки, а там и спокойно покалякать можно… Охрана, по местам!
2
Ане не удалось увидеть секретаря подпольной организации и передать ему школьное знамя. Поздно вечером она возвратилась домой и искусно спрятала красное полотнище в своем платье.
Быстро раздевшись, легла в постель, натянула одеяло до самого подбородка. Ее знобило. В спокойной тишине ночи она слышала биение своего сердца, отдаленный, придушенный кашель старика художника. Думала о прошедшем суматошном дне. Ей вспомнился отец. Она свыклась с мыслью, что он погиб. И вот он жив! Он казался ей теперь особенно веселым и добрым…
Вспомнился Петька, и ей стало жаль его: даже не поговорила с ним как следует! Почему все так случилось? Она не расспросила подробно об отце, о том, как Петьку пытали, не рассказала ему о своем аресте, о том, как она бежала, и о многом другом, что сейчас ей казалось особенно важным. В воображении возник образ Олега, но она вдруг рассердилась. «Откуда ты взялся? — спрашивала она. — Видишь, что ты наделал? Не было бы тебя — и ничего не случилось бы… Нет, я не люблю тебя, вот и все! Да и зачем любить? Я не соглашусь быть женой ни твоей, ни Петькиной. Я хочу счастья, а разве любовь — счастье?»
Ей вдруг стало страшно от этих мыслей. Она повернулась на бок и натянула на голову одеяло.
Кто же живет счастливо? В сознании всплыли многие, кого она знала, но никто из них не был счастлив. Потом она решила, что вообще не знает, что такое человеческое счастье. Она начала перебирать все, что помнила и знала о жизни своих близких — матери и отца, но и здесь не находила ответа на свой вопрос. Потом снова вспомнила Петьку, Олега… Все были несчастны, и весь мир казался несчастным.
Пригрезилось, что она летит выше облаков, потом опускается в каком-то чудесном саду, в котором играют, смеются ярко разодетые, веселые девушки. Кругом цветы, цветы, цветы, и все залито ярким солнцем.
— Вставай, Аня, вставай! — услышала она голос матери и открыла глаза…
Когда она вошла в столовую, там уже был старик художник. Аня никогда не видела его таким нарядным и торжественным. От старомодной его одежды пахло нафталином.
— За всех возьмусь, варвары! — бормотал старик. — Как это можно? Что же смотрит народ? Старого учителя схватили! За что? За то, что восстал против вандализма? Не выйдет! — стукнул он кулаком по столу.
— Это ж враги! — вырвалось у Ани.
Старик строго посмотрел на Аню. Казалось, что весь свой гнев он теперь направит на нее.
— А ты помалкивай, сорока!.. Я доберусь до этого барбоса Гагарина, — прорычал художник и, поднимаясь, с грохотом отодвинул стул, — сам убью подлеца!
Через минуту он вышел в переднюю, опираясь на суковатую палку. На голове его красовалась черная плюшевая шляпа. Аня помогла ему надеть пальто. Она всячески старалась угодить старику. Провожая его, она ласково произнесла:
— В добрый час!
Старик самодовольно усмехнулся.
— Не волнуйся, сорока, все будет хорошо, все узнаем, — ответил он и важно спустился с крыльца.
Аня решила ждать художника. Она надеялась, что он все узнает. Мария Ивановна занималась стряпней. Вздрагивая от холода, Аня протянула руки к горячей печке.
— Мама, давай я тебе помогу. Хочется чем-нибудь заняться. Я бы с удовольствием с тестом повозилась.
— Если уж так хочешь помочь матери, садись к печке и перебирай крупу.
За окном бушевал снежный ветер, билось о берег и ревело море.
Перебирая крупу, Аня говорила, что она соскучилась по отцу, что ему, бедному, сейчас очень холодно, там, где он сейчас, всегда бывает ужасная зима. Потом сказала, что гордится своим отцом, который сражается за народную власть, помечтала, как Красная Армия будет занимать Керчь, как она пойдет встречать отца и как он не узнает сразу свою большую дочь.
Это рассмешило мать. Она бросила нож на картофельные очистки, вытерла фартуком руки, подошла к Ане, обняла ее и крепко поцеловала.
— Ты какая-то чудная у меня: то бываешь как дитё, то совсем как настоящая барышня.
— Разве это плохо, мамочка?
— Да нет… Матерям всегда боязно за девочек, когда они в твоем возрасте.
Аня решила пойти погулять. Что-то долго не шел старый художник! Но не успела Аня выйти на улицу, как столкнулась с ним.
Старик поднялся на крыльцо. Он шевелил губами, силясь что-то сказать.
Аня почувствовала неладное. Она испуганно смотрела на его посиневшие, дрожащие губы.
Войдя в комнату, старик бросил на кресло шляпу.
— Дитя мое, доченька… ты еще можешь спасти их. Беги скорей!
— Я ничего не понимаю!
Волнуясь, старик рассказал,