старик, растолкав толпу, подбежал к офицеру, который держал в руках знамя.
— Остановитесь! — закричал он и вцепился в древко знамени.
— Возьмите его! — приказал офицер. — Это большевик! Чего вы смотрите?
— Я народный учитель, — отвечал тот, — я требую прекратить…
Старика схватили городовые. Офицер попытался отнять знамя, но учитель рывком выхватил красное полотнище и передал его в толпу. Парнишка в поддевке схватил знамя и исчез в толпе.
Когда офицер повернулся, Олег узнал своего брата.
Офицер ударил учителя кулаком в лицо.
— Мерзавец!
Олег подбежал к офицеру, с силой толкнул его.
— Стой! — И, понизив голос, процедил сквозь зубы: — Я по-хорошему прошу освободить этого человека… ты не имеешь права бить его.
— Поди прочь!
Несколько военных набросились на Олега и увели его вслед за учителем.
3
Аня спешила домой. Разрумянившись от быстрой ходьбы, она легко шла девичьей своей походкой, забыв, что на ней мужской наряд, который обязывает ее быть похожей в своих движениях на мужчину.
Она думала о красном полотнище, которое в толпе ей помогли отделить от древка и спрятать под шубку, о смелом учителе старике, вырвавшем знамя у врагов, об Олеге, которого вместе с учителем повели в контрразведку.
Сердце ее закипело обидой, ей было жаль Олега. Вдруг стал он ей близок и дорог.
«И дурочка же я! — говорила себе Аня. — Почему было не забрать его оттуда? Вытянуть бы его из толпы за руку».
Аня чувствовала себя виноватой, но ее сердило то, что он не ушел, когда она предложила ему идти за ней и предупредила об опасности. Размышляя об Олеге, Аня приходила к заключению, что в нем много пыла, но мало выдержки…
Старый художник сидел у камина и курил трубку. Мать была в столовой и что-то шила.
Аня бросилась к матери.
— Мы должны немедленно бежать отсюда, — задыхаясь, проговорила она, — меня могут арестовать…
Мать вскочила, всплеснула руками:
— Что?
Аня не ответила и побежала в комнату художника, быстро рассказала старику все, что видела, за что и как арестовали Олега.
Мать, сидя на кровати, причитала, упрекая без вести пропавшего мужа во всех своих бедах.
— Ах, Мартын, Мартын, зачем ты связался с этими большевиками? Мучитель ты мой, себя погубил и меня с дитем на страдания оставил… О боже мой!
— Мама! — гневно сказала Аня. — Что ты все папу винишь? Может, его давно в живых нет, сама же отслужила по нем панихиду в церкви, а теперь опять тревожишь! Не он виноват в нашей беспокойной жизни. Не раз уж говорила тебе об этом, а ты все свое… Наберись терпения и жди, пока снова не настанет советская власть, — тогда будет спокойно и хорошо. Делай так, как я. Я ведь тоже страдаю, но не плачу, не кричу, я жду, как ждут все…
Аня упрашивала мать, а сама едва удерживалась от слез. Она бросилась к гардеробу, начала быстро перебирать висевшую одежду.
— Нужно переодеться… я в мужском наряде.
— Вот видишь, видишь! — стонала мать. — Жалко, нет отца, он бы с тобой иначе поговорил, он укоротил бы тебе немного язык, он бы тебе… небось сама все этому студентику рассказывала, а теперь дрожишь…
— Да мама же! Скорей собирайся, а то я уйду одна.
Мать встала с дивана.
— Погубишь, погубишь… — ворчала она. — Где корзина? Куда же мы теперь пойдем?
— Куда-нибудь, только перестань, прекрати свои причитания! — почти закричала Аня.
Пока мать возилась в чулане, собирая кое-какие вещи, дочь надела свое любимое бордовое платье с беленьким воротничком.
— Это что ж, голубушка? — сказала мать, входя с корзиной в руках. — Зачем шерстяное надела? Уж слишком барышню строишь из себя. Придет рождество — тогда наденешь. Я, кажется, возьмусь за тебя! А то, паршивка, влюбиться вздумала! Господин художник ей нужен!.. Одним словом, снимай новое платье!
Аня опустилась на стул.
— На рождество оставить?
— Вот-вот, за это бог и наказывает, что над ним глумятся люди! Таков и отец твой, господи, прости мою душу грешную, — она перекрестилась. — Ты вся в него: надумаешь что — назад не повернешь… Ты слышишь, Аня? Бросай ты свои дела! Будешь помогать мне шить, как-нибудь проживем, бог сбережет нас, он с нами — и без большевиков проживем.
В передней позвонили.
— Слышишь? — встревожилась мать.
Последовал второй, более энергичный звонок.
— Если что — показания давай, как договорились, — торопливо бросила Аня, вскакивая со стула. — За меня не беспокойся.
Она сорвала со стенки темно-синюю шубку, в рукаве которой лежало знамя.
— Аня, Анечка моя! Я с тобой!
— Нет, лучше я одна, — дрожащим голосом ответила Аня. — Если даже тебя возьмут, есть надежда, что выпустят. А если со мной схватят, хуже будет.
Она подбежала к разложенным платьям, которые только что так осторожно расправляла на столе, боясь помять тщательно отглаженные складки и складочки, схватила их и, скомкав, бросила в шкаф.
— В окно, доченька, в окно! — вырвалось у матери. Она стояла, подавшись вся к двери. — Я их не боюсь, только ты смотри в оба!
Она потушила свет и открыла дверь.
Вошел Петька Шумный. Он был в приподнятом настроении, несмотря на то, что имел довольно потрепанный вид. Раньше это доставило бы ему большое огорчение — он любил аккуратно одеваться, таким привыкла видеть его Аня. А теперь он был в сильно поношенном бушлате, таком же клеше и порванной тельняшке. Он стянул с головы старенький, с белыми кантами, картуз и неторопливо прошел в столовую, куда пригласила его Мария Ивановна.
Мысль о том, что он сейчас встретится с Аней, так взволновала Петьку, что он растерялся.
— Откуда ты, Петя? — спросила Мария Ивановна. — Как ты нас напугал! Ну, садись, садись!
Петька тихо произнес:
— Ваш Мартын Федорович низко вам кланяется.
— Да что ты?!
— Видел Мартына Федоровича в Мариуполе и от него привез вам поклон, — уже весело произнес Петька.
— Петрусек! Сыночек мой! Мартын жив? Стой, стой, я Аню… Садись, Петрусек, радость моя, расскажи: как он, сердешный, Мартынушка мой? — И она выбежала из столовой.
Шумный вздохнул и оглядел большую столовую, обставленную мебелью красного дерева, с английскими стоячими часами, с посудными горками.
Аня все еще стояла у окна, выжидая. Затаив дыхание, она старалась разобраться, с кем разговаривает мать.
«Кто бы это мог быть?»
В комнату вбежала мать. Она включила свет и радостно сказала:
— Не бойся, детка, закрывай скорей ставни.
— Кто пришел?
— Иди — сама увидишь, такой стал неузнаваемый. Тебе поклон от отца, моя золотая детка, отец наш жив! — И она проворно бросилась сама закрывать окно, продолжая говорить: — Господи, как я рада, вот