ничего не случилось, мы пойдем.
Билл схватил его за плечо.
– Том, это не твоя ошибка, понимаешь? – сказал он. – Просто такое случается. Здесь нет твоей вины.
– Ты еще здесь? – сказал Отец.
Билл взглянул на него и перевел глаза на Кэт.
– Пусть они идут, милая, – сказал он. – Тебе лучше вернуться на ферму со мной.
Кэт покачала головой. Билл немного подождал, а потом сунул большой и указательный пальцы в рот и свистнул оставшейся наверху Лиз, давая ей знать, что овцы на пути домой.
Отец поднял собак и характерным горловым звуком без спешки направил их к стаду. Их задачей было отогнать овец от Стены. Те, что были с краю, двинулись первые. Снова голосовой сигнал, и остальные тоже двинулись вперед и, блея и стеная, смешались с общей шерстяной черноголовой массой. Морды их судорожно дергались, когда Муха подходила к ним слишком близко, а рога издавали деревянный стук.
– Нельзя мне взять Мушкета? – спросил Билл, собираясь уходить. – Эта красавица только мешает.
– Просто присматривай за ней повнимательнее, – сказал Отец. – Овцы сами знают, что им делать.
Вымазавшись в грязи, стадо понеслось в сторону кряжа, сбегая с пустошей, как сбегают вниз дождевые струи. Пребывание на верхних пастбищах в этом году для овец закончилось.
Во время Загона, рассказываю я Адаму, овце в голову одновременно приходят две мысли. Первая – инстинктивная, она подстегивает их, как кнут, и заставляет бежать подальше от опасности. А опасность для них – все вокруг, кроме них самих. Вторая порождена потребностью такой же глубокой, как та, что не дает им обычно забредать далеко за Стену или готовит к посещению барана; эта мысль подсказывает им, что пора покидать пустоши. Усиливающийся холод и все более короткие дни пробуждают в них некий синаптический канал, который заставляет их искать укрытие и пищу, и они каким-то образом вспоминают луговую траву в овчарне и тропу, которая туда ведет.
Они сопротивляются, когда их сгоняют, и, тем не менее, готовы идти.
– Они знают, что должны идти, Джонни-паренек, – говорил Старик. – Знают, что им конец, если они не пойдут.
Его слова заставили меня задуматься о том, чем же должна быть для них смерть… или, вернее, мысль о смерти. И присутствовала ли она постоянно в их умах, наподобие жужжащей мухи, или негромко и тупо пульсировала, как зубная боль.
Не знаю. Быть может, у них вообще отсутствует понимание смерти, и они просто делают то, что делают, бессознательно, подобно тому, как дерево осенью сбрасывает листья. Я на самом деле им сильно завидую. Что они, как не простое вместилище, которое ждет, чтобы его заполнили? Брюхо, брюхо, брюхо. Лоно, лоно, лоно.
&
Если заблудившиеся овцы плутают где-то у Седла Пострельщика, тогда они должны быть видны на открытом склоне. А если они спрятались в зарослях падуба у Верхнего пруда, мы услышим их даже с этого расстояния. Скорее всего, холодная погода погнала их через куропаточью пустошь к старым охотничьим засадам, где они могут на какое-то время укрыться от ветра. Мушкет исследовал каждую кучку камней, запрыгнул в яму, где мы прятались с Отцом, когда охотились на оленя, но ничего не нашел и побежал к торфяному валу, где Кэт укрывалась от ветра.
– Жаль, я не взял бинокль, – сказал Отец. – Ни черта не вижу отсюда.
Он смотрел дальше того места, где тогда упал олень.
– Они не могли уйти к Черной трясине, Отец, – сказал я. – Мы были там два дня назад и увидели бы их.
– Да, но что заставило их уйти? – размышлял Отец, снова всматриваясь вдаль.
– Такое случается иногда, разве нет?
– Ну да, одна-две забредут куда-нибудь, это не редкость, но не девять.
– Может быть они ушли из-за того же, из-за чего олени пошли этой дорогой из Вайрсдейла, – предположил я.
– Но в ту сторону они бы не побежали, верно? – сказал Отец.
– Их что-то здесь напугало, – сказал я.
– Может быть, – сказал он и, закашлявшись, принялся растирать грудь.
В этот раз кашель продолжался дольше, чем обычно.
– Господи Иисусе, ну что, слышишь, что со мной? – произнес он. – Это будет и с тобой через двадцать лет, если ты сюда вернешься.
– Это все твое курево, Отец, – сказал я.
– Курево тут ни при чем, – возразил он, вытирая рот рукавом. – Проклятая долина, она калечит.
– Отец, это кашель, – сказал я. – Ты будешь жить.
– Ты и в самом деле хочешь привезти ее сюда, Джон? – сказал он, бросив взгляд туда, где Кэт гладила Мушкета по голове. – Ты этого хочешь для нее? Хочешь потратить всю свою жизнь на то, чтобы гоняться за чертовыми дурами-овцами по пустошам?
– Это работа, – сказал я. – Здесь много всякой работы. И если ее нужно сделать, значит, она должна быть сделана.
– Да ты посмотри на нее, – настаивал Отец. – Чуть ветер будет покрепче, и ее попросту сдует отсюда вниз.
– Через полгода, – упорствовал я, – ты не поверишь, что она когда-то жила в другом месте. Я уверен.
– Полгода? – переспросил Отец. – Неделя не прошла, а она уже совсем рехнулась.
– Это из-за ребенка, – возразил я. – А как только он родится, она успокоится.
– Знаешь, Джон, есть на свете человек, которого ты не сможешь одурачить никогда, – сказал он. – Этот человек – ты сам. Даже и не пытайся. Только зря время потратишь.
Он поплотнее застегнул куртку и поднял воротник, чтобы защититься от усилившегося ветра.
Пронзительная синева утра растаяла, и небо затянуло облаками. На пустоши надвигалось темное ненастье, и вот уже крупные белые хлопья закружились воздухе. Снегопад в это время года не такая уж редкость, но обычно снег шел вперемешку с дождем и быстро таял.
– Пора идти? – спросила Кэт, приблизившись к нам вместе с Мушкетом.
– Снег сейчас пройдет, – ответил я.
А если нет, это будет ей полезным уроком. Пусть узнает, как быстро здесь может меняться погода. Чтобы она это поняла, нужно, чтобы хотя бы раз перемена погоды застала ее врасплох.
– Я так тебе скажу, Джонни-паренек, – говорил Старик. – Погодка здесь… Знавал я непостоянных женщин, но чтоб до такой степени…
Все это я видел тысячу раз.
Затишье превращается в шторм.
Град падает с ясного весеннего неба.
Внезапный ливень – и сразу же радуга через всю залитую водой долину.
На дворе зима, а через час все растаяло.
Лето может кончиться одним ливнем. Таким, как в тот день, когда умер Ленни Штурзакер.
&
Жара, стоявшая в долине несколько недель подряд, прекратилась в один момент, когда в конце августа небо заволокли низкие тучи и так потемнело, что Отец и Старик прибежали бегом из овчарни, и мы трое зажгли на кухне свет и смотрели, что творится на улице.
Бетонный спуск от ворот к дороге превратился в плотину, а через нее перекатывался вал бурлящей воды. Залитая трава тянулась вслед потоками стала похожа на речные водоросли. Стоки во дворе забились полностью, с крыши широкими занавесами лились реки воды. Гром гремел