тобой.
С потолка посыпались зеленые искры. Они прожгли пол рядом со мной и, попав за шиворот, огнем прокатились по обнаженной коже, оставляя ожоги. Я глухо охнула от боли.
– Все твоя сила спалит дотла, – продолжила Яга и, ухватив меня за руку, заставила разжать ее. – Все, до чего дотянется: ни старых, ни малых не пожалеет. А потом вернется за тобой. Ты этого хочешь?
Я вскинула голову, присматриваясь к рвущемуся в небо черепу с зелеными глазницами. Он раскрасил темноту мшистым сиянием весеннего болота. В воздухе поднимался тлетворный запах гнили и смерти. Перед внутренним взором, точно картинка грядущего, пронеслась выкошенная за ночь деревенька. Кучи пепла, сожженные избы, вырванные злым ветром корни деревьев, животные, сожранные темнотой, будто мошкарой. Ничего живого не останется, только зеленое вязкое болото, да и оно со временем исчезнет, напившись людской крови.
– А раз не хочешь, – жестко сказала Яга и вложила мне в руку нож – тот, что я бросила на полу в ее избушке, – так действуй!
Меня забила ледяная, до костей пробирающая дрожь. Язык прилип к нёбу, и я не могла вымолвить ни слова. Бесконечно долгое мгновение всматривалась в наставницу, ища в ее глазах с расходящимися от них тонкими лучиками-морщинами надежду на другое решение. Вдруг найдется иной выход? Пока я колебалась, из глазниц вырвалась новая зеленая молния и исчезла в дыре крыши. Где-то вдалеке темноту разрезал еще один предсмертный крик. Я сжалась, точно и меня пронзила чужая боль. Пальцы обхватили нож и сжали затертую до гладкости деревянную ручку.
То, от чего я так долго бежала, встретило меня лицом к лицу.
Ни жива ни мертва я медленно повернулась к Тиму. Меня трясло, как в лихорадке. В душе разрасталась ледяная пустыня. Глаза заволокло пеленой слез. В голове одно за другим проносились дорогие сердцу воспоминания: вот Тим нашел меня, когда я заплутала в лесу, вот спас от мальчишек, гонящихся за мной с камнями, вот укрыл у себя в холодную зимнюю ночь, когда я, прячась от мачехи, едва не уснула навсегда в сугробе. Тим, Тим, Тим… Вся моя жизнь была неразрывно связана с ним. Он стал такой большой ее частью, что я не мыслила себя без него.
Я всхлипнула, нож задрожал в нетвердой руке. Тим перехватил мое запястье и склонился ко мне.
– Я все равно буду рядом, – тихо прошептал он, согревая своим дыханием мою щеку. – Ты не сможешь больше меня видеть, зато будешь чувствовать. – Тим мягко коснулся пальцем моей груди в том месте, где безумно громко билось сердце. – Прямо вот здесь.
Рыдания сдавили горло. Я молча глотала слезы, не в силах отвести глаз от Тима. Он стоял передо мной, уставший, побитый, с окровавленным лицом, пошедшим трещинами, но я видела перед собой его прежнего: верного друга, отчаянного смельчака и… своего возлюбленного.
Меня накрыло оглушающим осознанием: те слова, что я так жаждала ему сказать, уже никогда не сорвутся с моих губ. Все те моменты, что жизнь скупо преподнесла нам, точно скромный дар, уже прошли, канули в водах вечности.
– Тим, я… Я…
Я порывисто распахнула рот, но Тим накрыл его ладонью и покачал головой. Полный тоски и безнадежности взгляд сказал больше слов. Моей щеки ласково коснулись костяшки его пальцев.
– Все, что чувствуешь ты, ощущаю и я, – глухо сказал он и покрепче обхватил свободной рукой нож в моей ладони. – Помни об этом.
Его губы оказались в мучительной близости от моего лица. Вокруг бесновалась тьма, выл ветер, веяло смертью, но для нас время будто остановилось. Миг мы еще смотрели друг другу в глаза, безмолвно продолжая разговор, а затем я приподнялась на цыпочки, потянулась к нему и накрыла его губы своими. Поцелуй, мягкий, нежный, отдающий горечью прощания, навсегда запомнился мне соленым привкусом слез. Дыхание любимого все еще смешивалось с моим, когда я занесла руку с ножом. Острое лезвие вошло в его грудь, вспарывая ее. Тим отстранился от меня, широко распахнул глаза, позволив мне рассмотреть на их дне вспыхнувшую боль, а затем медленно осел на пол. Светлая рубашка потемнела от крови, алое пятно расползалось все больше и больше.
Я, отбросив нож в сторону, упала рядом с Тимом на колени. Руки тряслись, когда я осторожно дотронулась до вихров на его макушке и пропустила сквозь пальцы тонкую прядь. Слезы затуманили взор, и сквозь эту пелену я разглядела последнюю улыбку любимого.
– Ты – самое дорогое, – выплевывая слова вместе с кровью, тихо сказал Тим, – что у меня есть.
Он закашлял, и я, заревев, прижала его голову к своей груди. Я баюкала милого, напевала, провожая в последний путь. С языка срывались запоздалые признания в любви, они сплетались со словами колыбельной, превращая ее в невнятную мешанину. Горло рвали рыдания, вырываясь наружу каким-то звериным воем. Пару мгновений грудь Тима еще тяжело вздымалась, а затем навсегда опала.
Ветер, круживший по избе лавки, стол и даже с трудом поднятую печь, резко стих. Убранство попадало на пол, сундуком едва не пришибло прятавшегося в углу черного кота. Колдовской череп, уже выбравшийся наружу, с громким стуком передо мной рухнул на скомканную плетеную дорожку. Челюсть лязгнула, и часть ее откатилась куда-то в сторону. Глазницы последний раз вспыхнули зеленым и потухли. Искры, отлетевшие от черепушки, попали мне на кожу, но вместо того, чтобы прожечь ее, мягко растворились на ней, точно дождевые капли. Огонь, до этого дремавший во мне, проснулся, взвился высоким костром. По волосам пробежали всполохи, по спине – знакомое чувство жжения. Я встряхнула головой, успокаивая дар, заставляя его снова свернуться внутри сонной ящерицей. Тот, недовольно пошипев, послушался.
На небо неспешно выкатилось солнце. Его яркие лучи разогнали темноту, залив все вокруг теплым светом. В распахнутых ставнях виднелись вывороченные с корнем деревья, сорванные крыши чужих сараев, разлетевшиеся на щепки заборы. Запах болотной гнили истаял, точно туман поутру.
Мне на плечо опустилась тяжелая рука. Я обернулась, чтобы встретиться с полным сочувствия взглядом Яги – таким понимающим, что мне захотелось спрятаться от него, убежать подальше, забиться в нору, точно зверьку. Невыносимо, когда кто-то настолько хорошо чует твою боль, будто и сам ее разделяет.
– Ты все сделала верно, девонька, – с грустью проговорила Яга. – Заплатила сполна за свой выбор и за выбор своей матушки. Теперь ты свободна как ветер в поле.
Я обхватила руками голову Тима, лежащую на моих коленях, и горько усмехнулась:
– И на что мне теперь эта свобода?
Яга легонько пожала плечами. На ее лице промелькнуло задумчивое выражение, которого я прежде у нее не видела. Под сафьяновыми сапожками жалобно треснул глиняный черепок.
– Кто знает, девонька, кто знает… Вот только в мою избушку ты пока не ходи. Поброди по свету, погляди, кто как живет.
Я застыла, точно обухом пришибленная. Сердце пропустило удар, а душу кольнуло каким-то новым, ранее неизвестным чувством. Я, точно дитя, насильно оторванное от материнской юбки, в страхе уставилась на Ягу. Неужто она гонит меня из леса?
Испуг пробрал меня до мурашек, до похолодевших пальцев. Это от него хотела матушка меня избавить? От этого тумана в голове, мороза внутри?
– И куда же мне идти? – вырвалось из самого сердца. – У меня ведь и нет никого!
– Ты у себя есть, цельная, не поломанная, – наставительно бросила Яга. Ее пальцы сжали мое плечо, а затем отпустили – резко и неожиданно. – А это, в конце концов, самое главное.
Под моим растерянным взглядом она направилась к двери. Уже на пороге оглянулась, посмотрела на меня так, будто прощалась, и вдруг стянула со своего запястья один из серебряных браслетов. Я поймала его на лету и с недоумением покрутила в руках.
– Зачем он мне?
Яга размеренно покачнулась на каблуках сапожек и улыбнулась так, что мне стало не по себе.
– Понадобится скоро.
Я вспомнила шрамы на запястье у наставницы, и к горлу подкатила легкая тошнота. Живая водица отныне всегда со мной, но кого я стану ею поить? И жажду ли это делать?
Страх заволок разум, мешая думать. Водоворот суматошных мыслей закружил в бешеном хороводе. Краски мира ненадолго поблекли, даже запахи стали глуше. Ровно до того мига, пока мое дыхание не выровнялось. И как люди справляются с этим тяжелым,