— Нет тут ни испытания, ни искушения, ни сновидений. Перед нами чудесная действительность. Я люблю тебя, Асканио, люблю тебя!
— Вы любите меня, но вы раскаетесь в этой любви. Когда-нибудь вы станете попрекать меня тем, что я погубил вашу жизнь.
— Ах, ты не знаешь меня! — воскликнула герцогиня. — Я не настолько слаба духом, чтобы раскаиваться. Хочешь поруку?
И Анна с живостью присела к столу, придвинула к себе чернильницу и бумагу, схватила перо и торопливо набросала несколько слов.
— Вот возьми, — промолвила она, — и посмей теперь сомневаться во мне!
Асканио взял листок бумаги и прочел:
«Асканио, я люблю тебя! Следуй за мной по моему пути или же позволь следовать за тобой.
Анна д’Эйли».
— О, это невозможно, мадам! Мне кажется, моя любовь опозорила бы вас.
— «Опозорила»! — воскликнула герцогиня. — Да разве меня можно опозорить? Я слишком горда для этого. Гордость — свойство моей души.
— Ах, я знаю душу более нежную, более чистую! — произнес Асканио.
Удар попал в самое сердце герцогини; она вскочила, дрожа от негодования.
— Вы упрямый и жестокий ребенок, Асканио! — произнесла она прерывающимся голосом. — Я хотела уберечь вас от страданий, но я вижу, что лишь горе научит вас жить. Вы вернетесь ко мне, Асканио! Вернетесь израненный, окровавленный, истерзанный — и тогда вы поймете, чего стоит ваша Коломба и чего стоила я. Впрочем, я прощу вас, ибо я вас люблю. Но знайте: до той поры произойдут страшные события. До свидания!
И герцогиня д’Этамп, объятая ненавистью и любовью, вышла из зала, позабыв, что в руках Асканио осталась записка, написанная ею в минуту самозабвения.
XVIII
ЛЮБОВЬ — СНОВИДЕНИЕ
Как только герцогиня вышла, сила ее обаяния исчезла, и Асканио отдал себе отчет во всем, что творится в его душе и происходит вокруг. И ему вспомнилось, что он сказал ей: быть может, Коломба любит его, раз его полюбила и герцогиня. Итак, отныне он уже не волен располагать своей жизнью, ибо сердце сослужило ему хорошую службу, подсказав ему мысль, но он сделал ошибку, поведав о ней герцогине. Если бы чистосердечный и прямодушный юноша умел лукавить, все было бы спасено, но он заронил подозрение в душу злой и грозной герцогини. Война была объявлена, и она особенно страшила его оттого, что угрожала Коломбе.
Однако бурная и опасная сцена, разыгравшаяся между ним и Анной, принесла ему некоторую пользу. Он почувствовал какое-то воодушевление, уверенность в себе. Мысль юноши, возбужденная новыми впечатлениями и душевным подъемом, лихорадочно работала. Асканио готов был действовать, и действовать отважно. Осмелев, он решил разузнать, может ли он надеяться, а для этого проникнуть в душу Коломбы, пусть даже и случится обнаружить там одно лишь безразличие. Если и в самом деле Коломба любит графа д’Орбека, зачем же тогда бороться с герцогиней д’Этамп? Пусть герцогиня делает все, что ей хочется, с его мятущейся, отвергнутой, безутешной, потерянной душой. Он превратится в честолюбца, станет мрачным, жестоким… Ну что ж, не все ли равно? Но прежде всего нужно покончить со всеми сомнениями и решительно пойти навстречу своей судьбе. В таком случае обязательство герцогини д’Этамп — порука его будущего.
Асканио обдумал все это, возвращаясь домой по набережной и не сводя глаз с пылавшего заката, на фоне которого чернела Нельская башня. Дома он, не медля и не колеблясь, взял кое-какие безделушки, направился к Малому Нельскому замку и четыре раза решительно постучал в дверь.
По счастью, Перрина была неподалеку. Она изумилась и, сгорая от любопытства, бросилась отпирать дверь. Однако, увидя юношу, она сочла нужным оказать ему холодный прием.
— Ах, это вы, господин Асканио! — сказала она. — Что вам угодно?
— Мне угодно, милейшая госпожа Перрина, показать сию же минуту вот эти украшения мадмуазель Коломбе. Она в саду?
— Да, гуляет в любимой аллее… Но куда же вы, молодой человек?
Асканио, хорошо помнивший дорогу, устремился в сад, забыв и думать о дуэнье.
«Вот как! — сказала она и остановилась, чтобы все обдумать. — Пожалуй, не стоит подходить к ним. Пусть уж Коломба покупает что ей вздумается для себя и для подарков. Не годится мне там быть — ведь она наверняка выберет для меня подарочек. Уж лучше я приду, когда она все купит. Тут уж, разумеется, будет просто неловко отказываться от подарка. Что верно, то верно! Останемся же здесь и не будем мешать нашей милой крошке — ведь у нее такое доброе сердце».
Как видите, достойная дуэнья была дамой весьма щепетильной.
Все эти десять дней Коломба провела в мечтах об Асканио. Невинной, чистой девушке любовь была неведома, но именно любовь сейчас переполняла ее сердце. Она твердила, что дурно предаваться таким мечтам, но находила себе извинение в том, что они с Асканио никогда больше не увидятся и что ей не дано найти утешения, оправдаться перед ним.
Под таким предлогом Коломба и проводила все вечера на той самой скамье, где она как-то сидела рядом с Асканио, говорила с ним, внимала ему, а теперь всей своей душой отдавалась этому воспоминанию; затем, когда становилось совсем темно и Перрина звала ее домой, прелестная мечтательница шла медленно и, очнувшись от грез, думала о приказании отца, о графе д’Орбеке и о том, как бежит время. Она проводила ночи без сна в мучительной тоске, но и от этого не тускнели ее дивные вечерние мечты.
В тот вечер воображение Коломбы, по обыкновению, вновь ярко рисовало счастливое прошлое — час, проведенный вблизи Асканио, — как вдруг она подняла глаза и вскрикнула от неожиданности…
Он стоял перед ней и молча смотрел на нее.
Он нашел, что она изменилась, но стала еще прекраснее. Бледность и печаль так шли к ее идеально правильному лицу! Ее красота, казалось, стала еще одухотвореннее. И потому Асканио, увидев, что она прелестна как никогда, почувствовал, как к нему вернулись сомнения, рассеявшиеся было под влиянием любви герцогини д’Этамп. Вряд ли это непорочное существо могло полюбить его.
Итак, милые, невинные создания, которые так давно молча любили друг друга и уже доставили друг другу столько мучений, очутились наконец лицом к лицу. Конечно, они должны были бы, встретившись, тотчас же забыть о расстоянии, разделявшем их, — ведь в мечтах каждый из них шаг за шагом преодолевал его. Теперь-то они могли объясниться, с первого слова понять друг друга и в порыве радости излить свои чувства, которые до сих пор, терзаясь, сдерживали.
Но оба были чересчур робки, и, хотя волнение выдавало чувства влюбленных, все же их чистые души вновь обрели друг друга не сразу.