Ярмарка закончилась, но либо никто не удосужился сказать об этом парням, либо им было плевать. Мы обогнули внедорожники, въехали в ворота и покатили мимо длинного ряда пустых палаток. Повсюду был разбросан втоптанный в землю мусор. Я вспомнил Темплтон из «Паутины Шарлотты».
Мы свернули за угол, Боб остановился и прислонил мотоцикл к трейлеру. Из сумрака рядом с каруселью вышел коренастый коротышка с маленькими блестящими глазками. Шляпа закрывала ему пол-лица. Я остановил мотоцикл, а Боб помог Эбби слезть. Этот тип мог быть груб, мог даже отталкивать своей внешней неотесанностью, но в его душе жила подлинная нежность. Эбби это почувствовала. Она прислонилась к нему, чтобы не потерять равновесие.
Боб заговорил с коротышкой на испанском. Когда он закончил, тот сдвинул шляпу на затылок и жестом подозвал нас.
— Хотите кататься на карусели?
Он говорил с ощутимым испанским акцентом.
— Да.
Коротышка протянул руку.
— Mi llamo es Gomez.
— Досс. Это моя жена Эбби.
За спиной Гомеса стояла старая карусель.
— «Денцель», 1927 год. Моя гордость — сорок лошадок.
Гомес щелкнул выключателем и осветил, наверное, полштата. Он шагнул в сторону и указал на карусель:
— Выбирайте.
Эбби взяла меня под руку, и мы заковыляли к лошадкам, точно престарелая чета. Эбби шла мелкими шажками, неуверенно, волоча ноги по земле. Я помог ей подняться по лесенке, и она побрела между лошадок. У каждой из них на седле было написано имя. Каприз, Мечтатель, Перчик, Огонек, Недотрога, Ангел, Бродяга. Эбби гладила деревянные гривы, откинутые ветром хвосты, щупала шест, который соединял голову лошадки с потолком, а копыта — с полом. Наконец она выбрала Ветерка.
Стремян не было, поэтому я подсадил Эбби. К счастью, Ветерок завершил предыдущий круг ближе к полу, а не к потолку. Эбби перекинула ногу через седло, и я помог ей взобраться. Она сидела, положив одну руку на гриву, а второй держась за меня. Я встал поближе и кивнул Гомесу. Он потушил сигарету, нажал на кнопку, и заиграла музыка. Карусель начала медленно вращаться.
Ветерок опускался и поднимался, то вознося Эбби к потолку, то приближая ко мне. Гомес наблюдал за нами и постепенно увеличивал скорость в такт музыке. Эбби закрыла глаза и прислонилась к шесту. Десять, одиннадцать, двенадцать кругов. Потом Эбби охнула, отвернулась, и полупереваренная яичница плюхнулась на дорожку рядом с каруселью. Я подхватил жену, когда она свесилась набок, чтобы не запачкать карусель. Гомес остановил нас, выключил музыку, вспрыгнул на платформу и встал рядом со мной.
— Сеньор, мне очень жаль…
Я покачал головой. Я обнимал Эбби за талию и чувствовал, что приближается второй приступ. Она отпустила шест и соскользнула с седла. Я поймал Эбби и держал, пока ее рвало через край карусели.
Глаза у нее были закрыты, лоб блестел от пота. Эбби вытерла рот и сказала:
— Я за-а-абы-ы-ыла, что у меня-а-а кру-у-у-ужится го-лов-в-в-ва…
Я повернулся к Гомесу:
— Если дадите мне тряпку или шланг, я все тут вымою.
Он отмахнулся:
— Нет-нет. Я сам. Я и так мою каждый вечер. Никаких проблем.
Эбби выпрямилась, на ее щеках вновь появился румянец. Гомес указал на колесо обозрения.
— Пожалуйста. Хотите кататься? Медленно. Голова не кружится.
— Сэр, я сомневаюсь, что…
— Я в порядке, — перебила Эбби.
Гомес открыл маленькую железную калитку, и мы уселись. Он шепнул мне:
— Очень медленно.
Эбби прижималась ко мне, пока колесо возносило нас ввысь. Оно было большое. Куда больше, чем казалось издалека. Проделав четверть круга, мы поднялись выше деревьев. Когда мы достигли высшей точки, Гомес остановил колесо. Я посмотрел вниз, и он показал мне оттопыренный палец.
Эбби приоткрыла глаза и обняла меня.
— Прости-и-и…
Ночь была ясная. Над нами сияли миллиарды звезд и ослепительный месяц. Продолговатая тень колеса лежала на земле, словно гигантский циферблат, и мы сидели точно на цифре двенадцать. Вдалеке среди деревьев змеилась река, похожая на струйку расплавленного серебра.
Эбби положила руку мне на грудь.
— Далеко-о-о?
— Если напрямик, до Седар-Пойнта почти пятьдесят километров. По реке — семьдесят.
Она принялась загибать пальцы.
— Мы вычеркнули… номер шесть.
Потом Эбби указала на растущую массу облаков, которые заволокли весь горизонт, на сияющие вдали огни городка Сент-Мэрис и на реку.
— Я хочу зако-о-ончить…
Я кивнул. Как еще можно было ответить? Слова причиняли слишком много боли.
— А я хочу поменяться с тобой местами.
Глава 39
В самом начале этой эпопеи у Эбби оказался положительный результат на некий уродливый маленький ген под названием VBRCA-1. Присутствие этого гена означало, что у Эбби есть все шансы получить еще и рак яичников. Проблема, точнее, одна из проблем, заключается в том, что рак яичников невозможно отследить, пока не станет слишком поздно. Когда появятся характерные симптомы, рак уже достигнет четвертой стадии, то есть даст метастазы. Лучшее средство борьбы с ним — профилактическое удаление яичников. Это был тяжелый удар. Нашим единственным вариантом оставалось искусственное оплодотворение, поэтому врачи вызвали у Эбби овуляцию и заставили ее организм произвести несколько яйцеклеток, которые они собрали и заморозили. А потом легко и непринужденно, будто всего-навсего попивали кофе, они удалили моей жене яичники.
Поскольку в организм Эбби предстояло ввести достаточное количество яда, чтобы убить аномальные клетки, врачи рисковали поставить под удар ее костный мозг. Он производит белые кровяные тельца, которые борются с инфекцией (она проникает в ослабленный организм — например, после химиотерапии). Борьба с раком напоминает погоню собаки за собственным хвостом. Чтобы повысить шансы Эбби, врачи сделали запас ее собственного костного мозга и приготовили из него так называемый аутогенный трансплантат. Он должен был помочь врачам — иными словами, давал им позволение неограниченно накачивать Эбби лекарствами.
Поскольку выбор стоял между возможностью выжить и медленной мучительной смертью, мы предпочли лекарства. Вечером после третьей операции — по извлечению костного мозга — мы смотрели в больнице фильм «Стильная штучка» с Риз Уизерспун.
Врачи намеревались опередить рак и планомерно повели атаку. Химиотерапия измучила Эбби, сведя количество белых кровяных телец к минимуму. Врачи немедленно порекомендовали имплантацию костного мозга. После четвертой операции — пересадки костного мозга — Эбби пролежала месяц. Мы жили в клинике Мэйо, в Джексонвилле, Эбби — в послеоперационной палате, а я — в маленькой комнате в так называемом семейном корпусе. Это был флигель, построенный для родственников пациентов. Мы представляли собой довольно темное сообщество и называли друг друга просто по именам. Мы вместе обедали, общались, сравнивали диагнозы и назначенный курс лечения. Эбби была истощена и обычно засыпала в шесть вечера, так что по большей части я ужинал в одиночестве. Я сидел с женой, пока у нее не закрывались глаза, а потом спускался в столовую или ехал куда-нибудь перекусить.