Читать интересную книгу Гнев. История одной жизни. Книга вторая - Гусейнкули Гулам-заде

— Срезать их надо,— сказал Аббас.— Все равно мы обнаружены.

— Давай,— приказал я.— Бери на прицел левого, я — среднего, Пастур — правого. А вы, ребята, держите винтовки наготове. Если кто из нас промажет, подсобите!..

Всадники осадили коней.

— Огонь!

Прогремели три выстрела. Двое разведчиков стали сползать с седел, третий развернул коня и, пригнувшись, поскакал обратно. Вдогонку ему прогремело еще три выстрела. Он откинулся на спину, потом завалился на бок, одна его нога застряла в стремени, он упал, и конь поволок его по пыльной дороге.

— Седлать коней!— скомандовал я.— Пулемет на вышку!

Тем временем противник развернулся в цепь и начал наступление, охватывая деревню в полукольцо.

— Будем отходить?— спросил Пастур.

— Нет, надо прорваться...

— Ясно,— радостно крикнул он.— Встретим врага в чистом поле.

Заспанные бойцы уже выводили оседланных коней, строились на сельской улице.

— Товарищи!— сказал я, оглядывая их и по привычке замечая неполадки в обмундировании и заправке.— Врагов больше, чем нас. Но мы бойцы революции, значит, мы сильней! Каждый из нас будет драться за двоих, за троих! Мы можем повернуть назад, на Сабзевар, но не пристало революционной армии отступать. Прорвемся и пойдем своим путем!..

— Выполним свой долг!

— Прорвемся!

Голоса были нестройные, но бодрые и уверенные.

— Приготовиться к атаке!

Я снова поднялся на вышку. Противник шел в атаку, раскинувшись цепью.

— Можно?— пулеметчик нетерпеливо посмотрел на меня.

— Еще немного... Еще чуть-чуть... Давай!

Пулемет словно залаял в его руках. Перед передней цепью наступающих взвились фонтанчики земли и сразу же начали падать солдаты. Офицер, идущий в цепи, что-то закричал, размахивая пистолетом, но тут же странно изогнулся, как бы танцуя, и рухнул. Солдаты, залегшие было, поднялись и, пригибаясь, побежали обратно.

И вдруг пулемет смолк.

Я глянул на пулеметчика, недоумевая, и увидел склоненную на руки голову и густую темную струйку у виска.

Скатившись по ступенькам вниз, вскакиваю на своего верного Икбала.

— Открыть ворота! Шашки к бою! За революцию!

С гиканьем и посвистом вырвалась наша конница на степной простор. Враги не ожидали контратаки. Раздались редкие выстрелы, но остановить нас уже ничто не могло. В руках Аббаса полыхало красное знамя.

Я вдруг заметил, как впереди на повозке какой-то офицер торопливо разворачивал пулемет. Подлетев к нему, я рубанул и на мгновенье почувствовал, как вошла сабля в его тело. Не оглядываясь, я поскакал дальше.

Остановились мы далеко от села. Кони, всхрапывая, позванивали удилами. Люди тяжело дышали, их лица были разгорячены, и глаза, только что видавшие смерть, были диковатыми и удивленными.

— Все прорвались?— спросил я, оглядывая сгрудившихся на дороге, жмущихся один к другому бойцов.

— Вроде бы все,— отозвался Пастур.— Я смотрел — никто из наших не падал.

— Стройся!

Возбужденные боем солдаты построились. Командиры сделали перекличку. И верно — все были на месте, только пулеметчик остался на вышке да несколько человек было легко ранено.

Строем двинулись мы по дороге к Кучану.

Пастур подъехал ко мне и сказал, сверкая глазами:

— Хорош был кейкадж!.. Настоящая курдская конная атака!

Я кивнул.

— Ребята славно дрались. Жаль Махмуда... Отличный был пулеметчик.

Пастур понял мое состояние.

— Ничего, Гусейнкули. Умереть за революцию каждый из нас может. И ничьей тут вины нет. Сегодня он, завтра, может быть, я!.. Война есть война. И мы вверили свое сердце революционной буре...

В этот день мы узнали, что Салар-Дженг повел, наконец, свое войско на Мешхед и после двенадцатичасового боя взял Кучан. «Интересно, приведет ли теперь Мухамед-Ибрагим-хан своих джигитов к Салар-Дженгу?»— подумал я, но тут же перестал думать о вожде рода миланлу. Надо было самим решать, что делать дальше. Связи с Восточным фронтом у нас по-прежнему не было.

РАЗГРОМ

Все шло до сих пор сносно, но вот пришла беда, откуда никто ее не ждал. Войска Салар-Дженга двигались на Мешхед от Куча-на севернее нас, а мы контролировали южную дорогу, идущую в Мешхед через Нишапур. Я понимал, что без хорошей разведки мы ничего не сможем сделать. — Конечно,— согласился Пастур,— рано или поздно наш поход вслепую может плохо кончиться — наткнемся на вражескую засаду и... — Значит, надо усилить разведку,— разумно добавил Аббас.— Нельзя забывать об уроке Мамед-Ага-Саркизи. Нож в спину — это похуже, чем неожиданная встреча с врагом.

— Самое главное для нас — точно знать, что происходит на восточном фронте у Салар-Дженга. И сведения нужны самые верные, а то мы все время пользуемся скуповатыми и противоречивыми слухами.

— Слухов хватает,— мрачно согласился Пастур.— Говорят, что в Мешхед пришли какие-то тегеранские части, а местный гарнизон разоружен.

— Все это надо проверить. И займется этим Аббас.

— Согласен,— согласился Аббас.— Пока мы не разведаем оборону, в Нишапур не входите!

Вернулась группа Аббаса раньше, чем мы ожидали. По его лицу я сразу догадался, что дело плохо.

— Вот... читай!— сказал он, соскочив с коня и протянув мне листовку.

Мы с Пастуром склонились над ней — и мелкие строчки запрыгали перед глазами. Это было сообщение военного министерства, в котором говорилось, что антиправительственному восстанию нанесен сокрушительный удар, что члены партии «Падашизм», пытавшиеся разложить гарнизон Мешхеда и впустить восставших в город, арестованы. Изменники в армии разоружены, а сам Салар-Дженг повернул обратно к Кучану, отказавшись от штурма Мешхеда, и теперь преследуется верными правительству войсками. Министерство призывало население оказывать правительственным войскам всяческое содействие.

— Дурные вести я принес,— проговорил Аббас и опустил голову, точно он был виноват в том, что произошло в Мешхеде.

Мы с Пастуром переглянулись.

— Слухи подтверждаются,— сказал он.— Неужели Салар-Дженг отступил без боя?

— Испугался, струсил, вояка!— зло проговорил Аббас.— От успехов голова закружилась, думал, что всюду его с музыкой встречать будут и баранов у ворот резать!

— Спокойно, Аббас,— сказал я, лихорадочно думая, что же теперь предпринять.— Может быть, он и не отступил вовсе, а только маневр изменил, что-нибудь придумал...

— Не надо зря надеяться, Гусо-джан,— остановил меня Пастур.— Мы же не дети, нечего нас успокаивать. Ты и сам не веришь в то, что говоришь. Подумаем, что делать будем.

Я развернул карту.

— Если Салар-Дженг отступил, то нам уже нет хода вперед. И сделать со своими людьми мы ничего не сможем. Считаю, что нам надо отходить по той дороге, по которой только что прошли. В этих местах народ нас знает. Наше спасение в помощи народа.

— Ты прав, Гусо,— поддержал меня Аббас. — Впереди нас ждет бесславная смерть, а так мы еще сумеем поднять на борьбу людей труда. Враги народа долго будут вспоминать нас и содрогаться.

— Пока руки наши могут держать оружие, пока в сердце нашем будет кипеть ненависть к тиранам, мы будем сражаться!— торжественно, как клятву, произнес Пастур.

Мы встали и протянули друг другу руки, как тогда, на холме под Семельганом, когда прискакал к нам Пастур и привез удостоверения членов реввоенсовета. И как тогда, Пастур произнес:

— Да здравствует революция!

И снова мы с Аббасом повторили эти слова.

Верно говорят: пришла беда — отворяй ворота. Вначале я еще втайне надеялся, что Салар-Дженг соберется с силами, ударит по врагам и мы еще добьемся успеха, доведем революцию до победного конца. Но вскоре мы узнали, что Салар-Дженг от Кучана свернул на север, прошел через Баджигиран и вышел к границе. Он обратился к советским пограничным властям с просьбой предоставить ему и ушедшим с ним повстанцам политическое убежище, заявив, что дело освобождения страны от поработителей проиграно. В соответствии с международным правом бойцы Салар-Дженга были разоружены и интернированы...

— Вот и конец,— сокрушенно сказал Аббас.— Сколько ждали, мучались!..

Он сел прямо на землю и стал раскачиваться, зажав голову руками. Мы все молчали. И молчание было тягостным, тяжелым, как на похоронах.

Нас, командиров, окружили бойцы и ждали, что мы решим. Они привыкли верить нам и оставались верными до конца. Надо было сказать им правду. А как тяжело было это сделать! Язык словно присох во рту, и губы не разжимались, и слов не было таких, которые бы выразили наши чувства...

Я оглядел бойцов. Лица их были хмуры, сосредоточены. Но ни растерянности, ни страха не прочел я в их глазах.

— Друзья! Товарищи боевые!— сказал я и вдруг почувствовал, как крепнет мой голос.— Мы храбро сражались, и враги трепетали от одного слова «революция». Здесь, среди вас, много вчерашних солдат правительственных войск, которых пытались послать на подавление революции. А теперь вы с нами, в наших рядах, вы — наши братья по борьбе за счастье народа. Почему вы перешли на сторону революции? Потому, что вы дети крестьян, сами крестьяне, а революция несла вам свободу, освобождала вас от гнета помещиков и иностранных поработителей. Поэтому нас поддерживают тысячи, десятки тысяч простых людей в Хорасане. Но антинародное правительство сумело обмануть многих солдат, особенно из центральных областей страны, договорилось с англичанами и американцами о военной помощи и двинуло на нас всю эту могучую силу. А нам никто не помогает, мы одни сражаемся за святое и правое дело. Кроме того, в наши ряды пробрались предатели, трусы и изменники. Вот почему погибает революция!..