лишь одного, я написал под псевдонимом и обязал Мюнхмайера ни при каких обстоятельствах не нарушать эту псевдонимность. При этом выяснилось, что в романы, похоже, внесены изменения.
Я был напуган. Я написал домой и нанял там друга, которому я полностью доверял, чтобы он использовал адвоката для ведения моего дела до моего возращения домой, даже и в суде, если понадобиться.
Этого друга звали Рихард Плен, и он владел основанной им «Саксонской фабрикой перевязочных материалов» в Радебойле.
Скоро станет понятно, почему я остаюсь с ним ненадолго.
Он был чрезвычайно счастлив в браке. Его семья состояла только из него самого, его жены и тещи.
Мы были настолько близки друг другу, что были друг с другом на ты и, можно сказать, стали единой семьей.
Но при этом, за исключением меня, с моей женой Плен не был на ты. Он уверял меня, что для него это невозможно.
Фрау Плен теперь моя жена. Поэтому мне не позволительно говорить об их особенностях или даже достоинствах. Последние были чисто духовными.
Моя жена в то время никогда не читала ни одной из моих книг. Цели и содержание написанного мной были ей так же неизвестны и безразличны, как мои цели и все идеалы.
Но фрау Плен была моим увлеченным читателем и очень серьезно и глубоко понимала все мои надежды, желания и стремления.
Ее муж был доволен этим. Он видел мою борьбу, мою напряженную работу, часто три-четыре ночи напролет, ни руки помощи, ни теплого взгляда, ни ободряющего слова; внутренне одинокий, самый одинокий, замкнутый, всегда один.
Это причиняло ему боль. Он тщетно пытался повлиять на меня через свою жену, чтобы она хотя бы избавила меня от забот с перепиской. Поэтому он попросил меня все-таки позволить его жене сделать это, что составит огромное удовольствие для него и для нее. Я позволил двум хорошим людям. С тех пор моя корреспонденция находилась в руках фрау Плен. Тысячи читателей ответили на подпись «Эммы Май», не зная, что не моя жена, а сестра-помощница облегчила мою ношу.
Она все больше и больше проникала в мир моих мыслей и моей корреспонденции, так что, наконец, я мог уверенно оставить ей всю обширную переписку. Ее муж гордился этим. Ее мать была еще более достойной, простой, трудолюбивой, практичной женщиной, которая хотела бы помочь, если бы это было возможно, потому что у нее тоже была душа, которая не хотела оставаться внизу, а стремилась вверх.
Поэтому я попросил этого друга как можно усерднее руководить моим бизнесом, и он делал это как мог.
Он передал процессуальное исполнение Дрезденскому юристу и сообщил всей немецкой прессе, что сейчас я в Азии, но без сомнения, когда вернусь домой, защищусь от произвола.
Больше ничего нельзя было сделать на данный момент, потому что я не мог прервать поездку.
Я не получал новостей от жены. Она не могла заниматься такими серьезными делами.
Плен писал, но эти письма дошли до меня только в Паданге на острове Суматра. Они были захватывающими.
Пресса начала освещать мои романы от Мюнхмайера, и это было неблагоприятно для меня.
Обо мне ходили слухи отчасти нелепые, отчасти бессовестные. В газетах сообщали, что я вообще был не на Востоке, а прятался в йодной ванне в Тёльце, в Верхней Баварии из-за злокачественной болезни.
Если бы я тогда мог предположить, что это будет продолжаться таким лживым, ненавистным и злобным образом в течение целого десятилетия, я бы прервал свое путешествие и вернулся домой как можно скорее.
Если бы я сделал это, я был бы избавлен от всех бесчеловечных пыток и мучений, которые я перенес за это долгое время.
К сожалению, в то время я не знал, что случилось с моими романами и какие главные идеи распространялись обо мне через предприятие Мюнхмайера и все еще распространяются.
Я думал, что все еще могу решить этот вопрос удаленно, и считал, что не требуется ничего, кроме точной информации, на основе которой должны быть предприняты необходимые шаги.
Итак, я написал домой, что моя жена хотела бы приехать в Египет к Пленам, где я встречу их в Каире.
Они прибыли, но с большим опозданием, потому что по дороге Плен заболел.
То, что я узнал от них, оказалось отнюдь не благоприятно, а также звучало очень расплывчато.
Адвокат еще только вел приготовления.
Фишер заявил, что хочет максимально защитить себя, он купил мои романы у фрау Мюнхмайер, это его добросовестно нажитая собственность, оплаченная наличными, с которой он может делать все, что пожелает.
Газеты были настроены против меня. Мои романы от Мюнхмайера называли чтивом.
Я понял, что суда с Мюнхмайерами не избежать, и попросил у жены документы, необходимые для этого.
Я уже сказал, что сохранил письма Мюнхмайера. Их содержание было настолько убедительным для судебного процесса против Мюнхмайера, что я должен был бы выиграть его сразу.
Эти письма вместе с другими не менее важными предметами хранились в специальном ящике стола.
Перед отъездом я обратил внимание жены на этот ящик и его содержимое, объяснил ей, в частности, значение писем и попросил ее проследить, чтобы ни одно из них не пропало.
Когда я спросил ее об этих документах в Каире, она заверила меня, что они там и так, как я их и оставил. Их никто не касался.
Это меня успокоило, потому что означало, что дело наверняка выиграно.
Когда моя жена дала мне такое заверение, госпожа Плен стояла рядом и все слышала. Она окинула нас большим удивленным взглядом, но ничего не сказала.
Тогда я этого не заметил, но позже, когда я вспомнил этот изумленный, неодобрительный взгляд, я слишком хорошо понял, что он означал.
Однажды вечером моя жена пошла к мисс Плен и сказала ей, что она только что сожгла наше свидетельство о браке из-за связанного с этим предчувствия.
А через некоторое время, она так же смеясь, сказала ей, что еще она взяла документы из ящика стола и сожгла их, так она хотела помешать мне подать в суд на Мюнхмайеров.
Фрау Плен была потрясена этим, но не смогла изменить свершившийся факт.
Теперь, когда ей пришлось выслушать заверения моей жены, что письма все еще не повреждены, проявилась первая трещина от этого внутреннего развода, которая внешне стала явной только позже, когда уже ничего нельзя было сохранить в тайне.
Мы побывали в Египте, Палестине, Сирии, затем в Константинополе, Греции и через Италию вернулись домой.
В то время, отвечая на неоднократные вопросы, моя