Читать интересную книгу Самурай Ярослава Мудрого - Александр Ледащёв

Все. Я ушел, не оборачиваясь, ведя Харлея в поводу, а за воротами вскочил верхом и ускакал. На восток.

…Темно-синяя листва и фиолетовые стволы деревьев в Роще Прощания. В роще перехода оттуда сюда… А теперь – и навсегда – от нас к ним… Роща, где протекает пограничный ручей Отчаяния, гоня темно-сапфировые волны, с его иссиня-черной галькой и валунами черненого серебра по его берегам. Роща, где навеки задремали бархатно-синие сумерки августовского вечера скандинавских фьордов, шотландских предгорий, славянского ельника в часы заката – да, можно отыскать сравнение, и все же – своя, неоспоримо своя темная синь плескалась между стволов деревьев и перебирала в замшевых пальцах изящной вечерней перчатки темно-синие листья… Невыносимо темно-синяя, вечно сумеречная Роща, сразу падающая на самое дно души и остающаяся там навек. Безысходно, мучительно стремясь все снова и снова возвращаться к этой роще вечных сумерек, Роще Прощания, будет плакать душа осенними ночами – во время сбора урожая и на исходе весны, в тех днях, незаметно ныряющих в лето…

А зимой Роща спит. И не видит снов, быть может.

Я неспешно пересекал Синелесье. Застоявшийся Харлей не настаивал на отдыхе, а я попросту жил в его седле. Мы не торопились, но мы и не останавливались. Поспешали, как и заведено, медленно. Понемногу учусь и я. Даже я.

…И туман провожал меня. Но на этот раз он не стоял стеной, не путал небо и землю, а просто тек по земле, доходя до конских бабок. Обычный закатный туман. На закате же я выехал из Синелесья и углубился в Лес Порубежья, через который мне надо было проехать и выйти в сторону хоженых дорог, селищ, печищ.

…Браслет Ягой начал подрагивать на руке, когда стало садиться солнце. И вскоре после того, как солнце село окончательно, меня поймала Ланон Ши.

Ланон Ши, мечта, смертная боль поэтов, музыкантов, филидов – тех, кто искренне может любить, кто обладает Силой, не будучи сидом или нежитью. Но она не желала больше ждать поклонения и добровольной смерти – она была голодна и пела для меня. И в ночи, стоя возле окаменевшего Харлея, я увидел ее – поющего охотника за чужой кровью. «Чужой», как отстраненно… Моей! Да и откуда она взялась, черт бы ее подрал?! Или для Кромки нет разницы, какие именно нежити и где бродят по ней? Ирландская Дини Ши на нашей Кромке, наша ли Ягая на их стороне… Видимо, Кромка не имеет ни границ, ни различий, просто за Кромкой люди, а на Кромке – нежити, сиды, незнати, соседи, Народ Холмов и прочие.

Битвы тут быть не могло – пение Ланон Ши, имя ее и облик ее попросту сковали мне руки и ноги. Более жертвенно я бы не выглядел и связанный по рукам и ногам. Каприз прекрасной кровососки оставил мне речь, и я сказал. Что мог сказать ей я, наставник Ферзь? Правду. Сидам лучше говорить правду. Ее сияющие глаза, острые зубы, пышное облако паутинно-светлых волос, фарфоровое лицо были уже в шаге от меня, когда я сумел-таки высказаться. Напоследок. Не от тоски, не от страха. Я сказал то, во что мне оставалось верить на последней поляне в моей жизни, под пристальным взглядом идущей, плывущей над травой гибели:

– Посуди сама. Неужели я прошел через границы, скитался по Мирам, сражался и убивал, не любил, не дышал, нашел свой дом, из-за меня гибли и погибнут еще люди – и все это только для того, чтобы насытить собой какого-то певчего упыря?!

Она остановилась на миг. Я так и не узнал, что она хотела мне сказать в этом Лесу Порубежья. Над моим плечом прогудело, лопнул твердый, загустевший янтарем от песни Ланон Ши воздух, и стрела-срезень, с острием в пядь шириной, ударила Ланон Ши прямо в переносье и словно расколола ее прекрасное фарфоровое, матово-белое лицо, лицо японской куклы, на части, как кукольное же. На кровавые осколки. Вот и все. За моей спиной никого не было. В Лесу были я, Харлей и мертвое тело убитого наповал сида. Я вскочил в седло и проехал дальше, на миг остановившись над телом убитой «прекрасной возлюбленной», не слезая с седла, выдернул из ее головы стрелу и положил ее в переметную суму. Черно-оперенную аршинную стрелу-срезень, вылетевшую из пустой чащи за моей спиной.

Я не позвал ее. Не поблагодарил вслух. Не надеялся на то, что она когда-нибудь придет еще раз, когда будет нужна. Мне просто повезло. Вот и все. Так было надо. Принял это и поехал дальше.

Меня ждало мое додзе. Мой дом. Уные. Ярослав. Дед и моя суровая собака. Мой Мир.

* * *

…Я пришел в себя. Я лежал на тропе, которая вела к торной дороге. М-де. Екарный бабай, что это вообще было-то? Что это была за махровая, беспросветная лирика? Чья?! Я ли вообще это был?! Я ли это был или это был вырванный и рассмотренный мной кусок чужой жизни? Что за перемены я чувствовал? Ушли ли они или просто затаились до времени? И не кончится ли моя жизнь на Кромке, если так уж все пошло и так я им необходим? Или все это вообще приснилось? Как бы то ни было, это был самый прекрасный сон, что я видел в жизни.

…Но браслет Ягой тяжело лежал на левом предплечье.

Глава XXX

Вопрос о том, что же это было, еще долго мучил меня. Честно признаться, такого поведения и такого взрыва эмоций я от себя не ожидал. Словно я врезался в чужую жизнь, примерил чужую роль, с непривычным действием и репликами. Но, если уж говорить правду, жалеть было не о чем, а стыдиться нечего.

Придя в себя на тропе, я оседлал непривычно терпеливого Харлея и, забыв даже и закурить, поехал домой.

Да не себе же врать! Несмотря на все свое искреннее служение Ярославу, я несколько раз был готов к тому, чтобы повернуть коня и ускакать обратно, на Кромку. Как? Не знаю! Разве что вывернуть наизнанку колдуна. И что-то подсказывало мне, что в этом действе очень большую помощь мог бы оказать подарок стражницы. В общем, как и со всем в этом мире – было бы желание.

Желание было… Ехал я нарочито неспешно, прячась от самого себя, словно бы боясь, что меня не успеют догнать, если захотят, а я уеду себе в Ростов и за мной навеки захлопнется дверь. Дверь на Кромку. Быстро же наглеет человек – недавно я был вне себя от счастья, что живу при дворе Ярослава Хромого, теперь же мне было мало этого, Кромку мне подавай! Мерзкие мы все же твари – люди.

Потом я понял, что если меня захотят догнать, то сделают это в лучшем виде, хоть здесь, хоть в Ростове. По крайней мере для Совы не проблемой оказались сотни верст и тысяча лет, о чем тут еще говорить…

До города я добрался без приключений, хотя и затратил времени на дорогу куда больше, чем на путь к колдуну. Разленился ты, Ферзь, а точнее – разнежился у стражницы. Работать тебе, видать, лень. А может, и служить уже невмоготу? Нет, такого вроде бы я за собой не заметил. Недаром же мое додзе так властно манило меня к себе даже от Ягой.

В общем, я пришел к выводу, что все это мне не снилось, а было на самом деле. Имело, так скажем, место быть. По меньшей мере в пользу этого говорил тяжелый золотой браслет. Не колдун же меня опоил, а потом расщедрился на такой подарок, чтобы придать всему этому достоверность? Нет, конечно. Такой браслет стоит куда дороже, чем вся его изба со всем содержимым. Значит, был на Кромке, был у Ягой, правда, так и не выяснил, для чего же она приказала Сове выдернуть меня из двадцать первого века. Но этот вопрос, видимо, из разряда тех, на которые нет ответов. На том я и утешился. Хотя, конечно, мне очень льстила мысль, что, может статься, я – единственный, кто подходил стражнице Кромки, потому меня и переправили сюда, к Ярославу? Может быть, конечно. Еще один вопрос без ответа. Да и ладно. А если браслет все же подсунул мне колдун, опоив предварительно? Куда ему золото копить, да и наверняка у него и золота до черта, да и относится он к нему не так, как обычные люди. Так что вариант с шуткой колдуна со счетов сбрасывать не стоит. Но в это отчаянно не хочется верить…

Двор мой встретил меня многоголосым гулом, который я заслышал еще до того, как открыл ворота, в котором, как бубенчик, порой прорезался голос чиновника для особо мелких поручений. Я несколько удивился – что за столпотворение у меня дома в мое отсутствие? Я открыл калитку и замер – на дворе у меня оказались все мои уные, которые голосили, как на торгу. Чего они тут делают? Им же должны были передать, что занятий некоторое время не будет? Я шагнул на двор, ведя Харлея в поводу, и кто-то крикнул: «Наставник Ферзь!» – и наступила гробовая тишина. Уные молча смотрели на меня, и я не понимал, что было в их глазах. Ожидание? Обида? Радость? Все вместе?

– Для начала – всем доброго дня, – начал я.

– Здравствуй, наставник! – загомонили уные радостно.

– И теперь один-единственный вопрос – что вы все тут делаете? – осведомился я с некоторой толикой раздражения, мне хотелось побыть одному со своими мыслями. Уные молчали. – Хорошо, еще спрошу – разве вам не передали ждать моего вызова у Ярослава на дворе?

– Передали, наставник, все передали, но тебя не было чуть ли не целую седмицу, – заговорил Ратмир, пряча глаза, – мы стали волноваться за тебя, – последнее он произнес чуть слышно, но остальные уные закивали.