– Нет! – хрипел в агонии и видел тени, что приближались плотным кольцом и сжимали его в объятьях.
Найя вынырнула из тьмы и оградила тонкой рукой от удавки, что уже почти задушила его. Улыбалась светло, как всегда, но уже была почти бестелесной, прозрачной насквозь: через её тело он видел пышные, похожие на сдобные булочки, облака.
– Помни о небе, – прошелестела муйба сухими губами и растаяла.
А он очнулся, раскрыл глаза. Рядом находились люди. Чёрный, как твердь, отец, пухлая зарёванная тётка Ули, прижимавшая к большой груди бледную Бруну, и ясноглазая незнакомка.
– Пришёл в себя, – выдохнула она мелодично и провела прохладными пальцами по его лбу. – Значит скоро дело пойдёт на лад.
– Нет, – заплакал Файгенн от боли, понимая, что перед ним – новая муйба, но вскоре уснул от слабости, а когда очнулся в следующий раз, больше не твердил неизменное «нет», а молчал, давая возможность жестокой Обирайне самой разобраться: жить ему или не стоит.
Он никогда больше не спрашивал о Найе. Ни разу. И на сбивчивые попытки отца объяснить что-то, не откликнулся. Заткнул уши и помотал головой:
– Не надо. Я знаю, – и стало ещё легче жить дальше.
Когда Файгенну минуло двенадцать, сгинул отец. Ушёл на заработки и не вернулся. Вряд ли он забыл о своих детях. Что-то случилось – Файгенн это чувствовал.
Последние два года они с Бруной жили у тётки – родной сестры отца. Той самой большегрудой Ули, что изредка помогала им. У тётки своих было пятеро, и два лишних рта она приняла с охами и ахами, больше из страха перед мнением горожан, чем из сердобольности или родственных чувств.
Файгенн подрабатывал везде, где только мог. Не забывал тренироваться с мечом, как учил отец, но на детские забавы времени уже не оставалось. Ушли в сторону друзья, осталась только выматывающая работа да Бруна, что встречала его по вечерам. У неё – ясные глаза и улыбка ярче солнца. Говорили, она похожа на мать, но Файгенн не помнил лица той, что родила его когда-то. Бруна напоминала ему Найю.
Виттенгарская муйба была права: небо таки позвало его, но так, что лучше бы он ушёл топтать Небесный Тракт. Файген стал жертвой небесной твари, и это уже не изменить. Файгенна спасли чужие люди и нелюди, и он знал: Обирайна сделала это для чего-то.
Про небесный груз он подслушал у костра и не удивился. Даже тому, что грузом была девчонка. Она другая – он понял это, когда его вытащили из кокона, но ещё не догадался, что в ней не так. Но, уже зная, не собирался никуда уходить.
Зачем? Здесь родной город и можно как-то жить. У него на руках маленькая сестрёнка, никому не нужная, кроме него. Но Обирайна в очередной раз щёлкнула Файгенна по носу.
– Отдашь пацана – получишь деньги, – гундосил высокий стражник. – Подумай, я не тороплю. Ему всё равно не жить, загнётся рано или поздно, а так у тебя будет шанс поднять на ноги своих детишек.
Тётка плакала. Она вообще была не злая – большегрудая Ули. Замученная только и пугливая, с очень слабенькой силой. Её не хватало даже на бытовуху, а о том, чтобы заработать, речи и не шло. Муж её, пройдоха и бабник, то появлялся, то исчезал. Иногда приносил деньги, а чаще – делал тётке очередного ребёнка и снова отправлялся покорять неведомые тверди Зеосса и его бесконечных прелестниц.
– Я уйду, – сказал Файгенн тётке, как только она вошла и кинула на него воровато-алчный взгляд. – Уйду, – придавил он голосом, чтобы она прочувствовала каждое слово: – но если ты обидишь Бруну или попробуешь торговать ею, берегись. Потому что я вернусь, и тогда ты ответишь за каждую её слезинку.
Ули вначале пугливо кивнула, а затем на её губах промелькнула кривая ухмылка, а в голове застучали колотушками гаденькие мыслишки.
– А вот это ты зря. Не зли меня, Ули!
Она, наверное, хотела язвительно спросить, а что будет-то, но не успела. Он выплеснул из себя всю ярость обид, что накопилось немало за два года.
Задрожали миски и качнулся, жалобно охнув, плохонький домишко. Рухнул, развалившись на части, старый деревянный стол, а из вёдер выплеснулась вода – залила пол и забурлила, вспениваясь, как море, которое он никогда не видел.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он отстранённо смотрел, как колыхнулась тёткина грудь, слышал, как вырвался дикий вопль из её раскрытой широко глотки, и, закрывая глаза, пытался усмирить тёмные тучи, что рвались из груди и грозили разрушить всё.
Улыбнулся страшно, сверкнув глазами из-под непокорной сизо-голубой пряди.
– Забудь! – бросил резко. – Я передумал. И на версту не подходи к Бруне. Иначе пожалеешь!
Выскочил из дома и вихрем понесся через город, боясь опоздать. Таким он и ворвался к ясноокой муйбе – дикий и задыхающийся от быстрого бега. Видел, как притихли детишки, как удивлённо посмотрела на него десятилетняя сестрёнка.
Ясноокая Сиянна поняла всё без слов. Взяла его за руку и отвела в сторону.
– Мне больше не к кому обратиться, – шумно пробормотал он, втягивая воздух в пересохшее горло. – Я не могу взять её с собой, но и у тётки оставить не могу. Прошу тебя: позаботься, пожалуйста.
Он никогда и никого ни о чём не просил, а тут готов был упасть на колени, но делать этого не пришлось.
Муйба кивнула и убрала прядь с его глаз.
– Не беспокойся. Бруна останется со мной. Иди за своим небом, сынок.
И тогда он понял: она знает. Развернулся и собрался бежать дальше, но обернулся и попросил ещё раз:
– Не подпускай к ней Ули, ладно?
Муйба широко улыбнулась, сверкнув крепкими зубами, и всплеснула руками:
– Думаешь, она подойдёт к ней после твоей угрозы?
– А вдруг? – Файгенн улыбнулся в ответ, понимая, что может уйти со спокойствием в душе.
Он поманил Бруну пальцем, а когда егоза примчалась и упала в его объятья, прижал её к груди так сильно, что выбил из малявки дух.
– Слушайся Сиянну, Бруна. Теперь ты будешь жить с ней.
Он видел, как хлюпнули слёзы из глаз малышки. Вытер их осторожно пальцами и добавил так твёрдо, как только смог:
– Я вернусь. Обязательно. Верь мне. Вернусь! Ты только жди меня.
– Я дождусь тебя, Фай, – прошептала сестрёнка и обняла крепко-крепко, как только смогла.
Он с трудом оторвал от себя детские ладошки и подвёл Бруну к Сиянне. Неловко пригладил сине-зелёную стружку мелких тугих завитков и, развернувшись, помчался прочь.
– Только вернись, Фай, ты обещал! – несся ему вслед тонкий девчоночий голосок. Стегал его и придавал ускорения. Только бы не опоздать. Только бы не опоздать!
Файгенн не опоздал. Сумел догнать чужаков уже за воротами. В какой-то момент показалось, что они отправят его назад, и от отчаяния он расплакался, как сопливый малышок. Но его взяли. Не расспрашивая и не устраивая испытаний.
Файгенн старался быть полезным в пути, но чересчур не усердствовал. Небесную старательно избегал. И это его Обирайна?.. Найя, видать, смеялась над ним или не понимала, что говорит. Как может какая-то девчонка быть Обирайной? Разве что той, Единственной – раз и навсегда.
Она не нравилась ему совсем. Нет, по правде сказать, неплохая, интересная, смешливая, но ничего не дрожало внутри. Вообще. Глухо. Даже тёмные тучи не клубились. Но мысли постоянно возвращались к Небу, Небесному грузу, Обирайне. И Файгенн никак не мог понять, как связать воедино предсказания Найи и то, что ему суждено на самом деле.
Он понял другое, но говорить об этом не желал даже сам с собой. А только внутренняя дрожь не спрашивала. Тучи ворочались, бурчали, звенели крупными каплями, но совсем не при виде Дары.
И ещё одно знание пришло к нему – легло, как карты в руку лендры, глухо толкнулось в сердце.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Я хочу быть таким, как вы, – заявил он на третий день пути.
Ему не стоило большого труда свалить зубоскала Сандра: всяческим уловкам и приёмам научил его отец, что слыл хорошим воином и подрабатывал, сопровождая возы в путешествиях. Воинская наука всегда давалась легко, и даже в самые тяжёлые времена Файгенн не забывал тренироваться.