– Геллан, пожалуйста, – тихо-тихо, почти одними губами шепчет Дара, и он сжимает челюсти до боли в висках. Интересно: она просит, потому что не верит ему? Сомневается?
– Хватит мяться, – бросает отрывисто, – быстро залезай в повозку, и поехали, поехали отсюда!
Мальчишка, не веря ушам, поднимает глаза. Мокрые, невозможно синие, почти как у сестры. Слёзы катятся по щекам крупными каплями, виснут на костлявом подбородке и капают, как дождь, на землю.
Файгенн стыдится своей слабости, но ему сейчас не до чувства собственного достоинства. Он летит к застрявшим впереди повозкам так, что кажется: ноги не касаются тверди. Все наблюдают, как легко, словно молодой горный козло, перемахивает пацан через бортик. Рябью разливается в тишине вздох облегчения, и наконец-то они снова двигаются вперёд.
– Ты мог бы поменьше мучить его, – вычитывает ворчливо Дара, – сразу бы сказал «да», и ему не пришлось бы думать, что мы его отшвырнём и отправим назад, к этой противной виттенгарской ведьме!
Он улыбается. Дикие боги, как же он улыбается, вслушиваясь в её голос! Только ради этого можно было бы забрать с собою всех несчастных мальчиков из Виттенгара.
Дара
Пацан, что называется, пришёлся «ко двору». Он влился в нас, как ручей в реку – естественно, словно никогда ничего другого ему и не было предназначено. Только течь и становиться частью бурлящей стихии.
Файгенн мало разговаривал, но много делал. Не ждал, когда попросят помощи, сам интуитивно находился там, где в нём нуждались. Чистил ли он коней, смешивал ли травы с Иранной, резал ли овощи рядом с Россой или Ренном – везде от него была польза.
При этом он никогда не ныл, не отлынивал, но и не старался выслужиться. Всё ложилось как-то естественно. Через день мне казалось, что он всё время шагал с нами рядом. А на третий вечер он удивил нас всех.
Файгенн ни о чём не спрашивал, ничего не выпытывал, но, как выяснилось, довольно скоро понял, зачем и куда мы движемся.
– Я хочу быть таким, как вы, – заявил он Сандру и Геллану.
– Да что ты? И каким же таким ты хочешь стать? – сверкнул зубами Сандр, ещё не понимая, что это не мальчишеская блажь, а хорошо взвешенное решение.
– Стакером, – припечатал пацан. И сказал он одно-единственное слово так, что все вокруг заинтересованно замолчали.
Ну, вы же знаете Геллана: он никогда не спешит рот открывать даром, а у Сандерса язык что помело: хохотал, фыркал, шуточки дурацкие шутил, незлобно поддевая мальчишку. Но когда зубоскал попытался снисходительно похлопать Файгенна по плечу, то неожиданно оказался на земле. На обеих лопатках.
У Геллана улыбка – миллион отдать не жалко. Росса с Иранной переглядываются и закатывают глаза. Что за приём использовал мальчишка, никто не углядел. Разве что Геллан мог, наверное. Только такого глупого выражения лица у Сандра я ещё не видела, а потому, не сдержавшись, хихикнула.
Хорошо, что Сандр у нас незлопамятный и умеет легко отходить от обид и неожиданностей. Сел и с восхищением прихлопнул ладонями по земле:
– Ну, здравствуй, брат!
– Молодец, Генка! – похвалила я мальчишку, а он посмотрел на меня так, что захотелось заткнуться, и я невольно сделала шажок к Геллану. Спрятаться.
Вы не поверите: Файгенн – почти мой ровесник (выяснилось, что ему четырнадцать), но я никак не могла определиться: то ли меньшим братом его считать, то ли старшим. Мы никак не совпадали, от слова «совсем». Будто в двух параллельных реальностях существовали.
Я единственная, от кого он держался в стороне. Не отшатывался, но и не приближался. Будто я пустое место какое-то. И я не понимала: злит меня это, что ли. И все мои попытки хоть как-то с ним пересечься хоть в мелочах, проваливались с треском. Правда, я не особо и старалась, но всё же.
– Хочешь быть стакером, значит станешь, – разрядил обстановку Геллан. – Дальше по пути есть стакерская обитель. Там ты и останешься, если не передумаешь.
– Я не передумаю, – склонил Файгенн голову, и длинная прядь, вырвавшись из-за уха, прикрыла левый глаз.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Тем же вечером я подслушала разговор Геллана и Ренна. Случайно, не подумайте ничего дурного. Не знаю уж каким макаром, но я почему-то без конца попадала в подобные истории.
Они уединились на обочине, вдали от костров, а я как раз отправилась на поиски удобных кустиков сами знаете для чего, и наткнулась на две фигуры. Естественно, про кустики и надобность я тут же забыла, грохнулась на землю, старательно делая вид, что я – часть природы.
– Пока вы ходили к виттенгарской ведьме, я прощупал их всех, – негромко вещал маг. – У всех мужчин, выбранных тварью, есть сила. Причём не зачаточная и подавленная почти до стоптанных подошв, как у большинства. Нет. В каждой из жертв – почти нерастраченная чаша, толкни – и выплеснется стихия. Все эти мужчины по сути – стихаи и при определённых условиях могли бы стать магами. Даже сейчас, что почти невозможно с другими.
– Да? – осторожно спросил Геллан, а я почувствовала, как напряжённо он думает, как вихрятся вокруг него обрывки и витки мыслей и эмоций.
Я никому не признавалась, но совсем недавно поняла, что могу найти Геллана, наверное, за сотни километров, только по нюху, или как там это правильно называется. В какие-то моменты он становился почти мною, и тогда я могла смутно улавливать его мысли, считывать эмоции, даже если для других он оставался всё тем же неулыбчивым чурбаном, негибким, как ствол баобаба.
– Да, – подтвердил Ренн. – Вы, наверное, не понимаете, что это значит, но могли бы, если б задумались хоть на мгновение. Маги не зря отбирают детишек. Сила изначально живёт в каждом, независимо от пола. Почти поровну. Но традиции таковы, что у девочек сила развивается, а у мальчиков подавляется со временем. И это почти необратимый процесс: зачатки навыков, привитых муйбами, остаются, поэтому мужики иногда невольно колдуют. Но эти умения – всего лишь крохотная искра от огромного костра.
Сразу зачесалось спросить: а как же камни? Все эти дурацкие побрякушки, что сдерживают силу? Помнится, Иранна, говорила, что так мужики ограждают себя от возможности стать равными с женщинами.
– А в этих, захваченных тварью, – продолжал тем временем Ренн, – хватило бы силы, чтобы обучиться и довольно сносно магичить.
– Файгенн такой же? – спросил Геллан.
– Да, – вздохнул Ренн, – я это заметил, как только мы его освободили. Сразу всполохи ощущались как слабенькие. Может, из-за испуга. А может, из-за того, что мальчишка посидел, хоть и недолго, в коконе.
– Думаешь, ему лучше стать магом, а не стакером?
Геллан говорил задумчиво. Я так и видела, как он сводит брови, как пролегает между ними вертикальная чёрточка.
Ренн покрутил головой, наверное, улыбаясь:
– Наверное, вы так никогда ничего и не поймёте. Маги, стакеры… И там и там в основе лежит сила. Только у магов нет таких действенных средств отковырять её в каждом, как у стакеров.
Ты не задумывался, почему кто-то погибает ещё в обучении, а кто-то выживает и становится убийцей нежили? Не потому что у кого-то слабые мышцы или не хватило изворотливости. Выживают те, у кого через все запреты и страхи прорывается сила.
– Рано или поздно стакеры гибнут. Независимо от того, много в них силы или мало.
– Представь себе, маги тоже гибнут, – съязвил Ренн, – вопрос только во времени и прихотях Обирайны. Мальчишка выбрал. Он точно так же мог заявить, что хочет стать магом. Файгенн знает, куда мы идём. И это был его шанс шагать с нами рядом. Но он видит свой путь и принял его.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Геллан и Ренн помолчали. Я вдруг с ужасом поняла, что ещё немного, и мочевой пузырь лопнет. И я совершенно не представляла, как улизнуть бесшумно, чтобы эти двое меня не спалили.
– Как думаешь: метки пропадут со временем? – у Геллана усталый голос.
– Нет, – мотнул головой Ренн. – Ты можешь считать меня сумасшедшим, но мальчишка не потерял, а приобрёл. Толчок, пробуждение – не знаю, как правильно это назвать. Это как проклятие и благословение одновременно. Дыхание Первозданных. Кого-то оно убивает, а те, кто выживают, никогда уже не станут прежними.