с трудом приходилось отрывать от пола ноги, подвинулся к столу, где стояла табуретка, но не сел. Галя прошла к лавке и вяло опустилась на нее возле окна, на свое всегдашнее место. В таких случаях Илья когда-то подсаживался рядом. Теперь об этом и речи быть не могло. Мельком взглянув на нее, он уныло спросил:
— Вы сердитесь на меня?
Галя нервно поправила платок на голове.
— А как вы думаете?
— Так получилось. Слухи разные пошли о вас, — несвязно бормотал Илья каким-то упавшим голосом, словно каждое слово давалось ему с огромным трудом.
Галя насмешливо перебила его:
— А вы и поверили?
Илья неопределенно развел руками, кривя губы в жалкую улыбку.
— Как не поверишь? Все село загудело от мала до велика. А вы со мной в тот раз и разговаривать не захотели.
— И решили бежать?
В черных терновых глазах Гали блеснули веселые искорки. Но Илья не заметил этого и уже значительно громче возразил:
— Никто не бегал! Перевели меня. Федосеич откомандировал… Приказом.
Пот выступил у него на лбу от стыда за вранье. Но не сознаваться же, что он действительно сбежал.
— Ах, Федосеич перевел! Понятно, — иронически протянула Галя. — Ваш покровитель и ходатай.
— Какой же он мой покровитель или ходатай?
— Будто не знаете?
Илья энергично закрутил головой:
— Ничего не знаю… где он за меня ходатайствовал?
— Не знаешь? А не ты его подослал? Подъехал, хитрец, к плантации, взял в машину и давай меня агитировать, чтоб за Травушкина замуж не выходила!
— Честное слово, Галя, я тут ни при чем! — вырвалось у Ильи. — И ни слова он мне об этом не говорил. Наверно, по своему почину.
Вася приоткрыл дверь, просунул голову и негромко сказал:
— Ну, вы тут миритесь поскорее. Чего дурака валяете?
Илья хотел попросить его войти в избу, но Вася захлопнул дверь. Послышались его удаляющиеся шаги, вот он прогрохотал по ступеням крыльца. Ушел. Илье тоже захотелось кинуться за ним, но что-то удерживало. Скорее всего, то, что понимал: это тоже было бы бегством, и совсем уже постыдным. Надо выдержать до конца трудное свидание, хотя упрек в бегстве, тон, в каком вела с ним разговор Галя, не обещали ничего хорошего. «Уеду завтра в Александровку и до осени в Даниловку ни ногой. И я Галю больше не увижу, и она меня… и забудем друг друга… Да она уж и теперь, похоже, не очень-то рада видеть меня!»
Но не уходил. Наоборот, с расстроенным видом сел на стул. Начал шарить по карманам, вытащил папиросы, но тут же вспомнил, что Галя еще по весне уговаривала его бросить курение, и сунул пачку обратно в карман брюк. Снял кепку с головы и стал ее теребить в руках. Вася нарушил ход их разговора, и теперь они оба молчали. Илья сидел так с минуту, глядя в пол. Молчание становилось уже невыносимым, но он не знал, о чем говорить. Если бы знал, что у Гали осталась хоть капелька того хорошего расположения к нему, которое было раньше и в котором до того дурацкого вечера он был совершенно уверен, подошел бы к ней и, протянув руки, сказал: «Галя, давай помиримся. Вышло недоразумение!» Но он чувствовал другое и потому не решался даже посмотреть на нее, ждал, что она продолжит разговор, а она тоже молчала. И вдруг ему показалось, что Галя плачет. Он быстро повернулся на табуретке. Нет, не показалось, в самом деле плачет! По щекам ее текут ручьи, она сдержанно всхлипывает! Нестерпимым жаром обдало всего Илью. И, ничего не говоря, ни о чем не думая, он сорвался с места, подбежал к ней, обнял.
— Галя, Галюша! Обидел я тебя… Прости, прости! — растроганно говорил он, целуя ее.
Не раз уж он целовал Галю и раньше, но то были поцелуи на прощание, когда провожал ее к крыльцу, поцелуи наспех, после которых она мгновенно убегала домой. Теперь же он целовал ее в мокрые щеки, в глаза, в губы, горячие и влажные, и она не только не вырывалась и никуда не убегала, но вдруг обхватила его за шею и плотно прильнула к нему головой.
4
На другой день в сумерки Илья и Галя пошли вдвоем к хороводу. Вася ушел раньше их. Порядочно времени миновало с тех пор, как Илью и Галю видели вместе. Но ни ребята, ни девчата не удивились их появлению. Более того, многие чистосердечно радовались, что Илья и Галя помирились. Все считали их женихом и невестой. Слухам же о том, что Галя выходит замуж за Андрея Травушкина, верили больше взрослые, чем молодежь. Но о ссоре между Ильей и Галей знали все. Об этом позаботился Огоньков. При всяком удобном и неудобном случае он обязательно рассказывал, как, поссорившись, Илья «улепетнул» в Александровку. И при этом всячески чернил Илью: и невыдержанный, и расхлябанный, и работал в последнее время из рук вон плохо, и насчет девчат нехороший, неверный: то за одной ухаживает, — назначит свидание, а сам не приходит, — то за другой… Словом, парень шалтай-болтай.
Все это Огоньков делал в расчете, что слова его через девчат дойдут до Гали, хотя самой ей никогда не осмелился бы говорить плохое об Илье. Втайне ему хотелось бы, чтобы ссора затянулась надолго. В таком случае Илья не будет появляться в Даниловке и понемногу охладеет к Гале, да и она к нему. Слухам о женитьбе Андрея Травушкина на Гале он тоже не верил, потому что знал о застарелой вражде между Петром Филипповичем и Аникеем Панфиловичем. Вряд ли они могут породниться. Таким образом, Галя могла оказаться свободной, и тогда… тогда Огоньков снова «атакует» ее. И как знать, может, после таких ссор и передряг, охладев к Илье, она станет подобрей и поуступчивей. Года-то идут! В Даниловке же не принято, чтобы девушка засиживалась дольше девятнадцати лет. А чем Огоньков не жених? Хромой на одну ногу? Подумаешь, беда какая! Хромота не мешает ему ни жить, ни на тракторе работать. В остальном он ничуть не хуже других.
Вот почему Огонькова покоробило, когда он увидел Илью и Галю вместе. Он едва не выпустил гармошки из рук. Однако, быстро овладев собой, сделал вид, что ему эта пара совершенно безразлична, и продолжал играть.
Возле хоровода Илья и Галя разошлись: он направился к группе ребят, а она — к девушкам. Ее шумно обступили, стали полушепотом расспрашивать:
— Помирились, Галка?
Она с улыбкой кивала головой.
— Ой, как хорошо-то! — говорили девчата, радуясь за подружку.
— А он насовсем из Александровки?
— Нет еще, —