всасывая остатки своей конфеты:
— Ага! Так нечестно! Вы дома репетировали, а мы первый раз.
— И ничего мы не репетировали! Мы тоже первый раз. Соревнование честное! Тянучка наша, мы выиграли.
В траве на большом камне лежало несколько конфет. Ритка схватила одну и положила в карман. Заметив меня, крикнула:
— Мавка! Иди к нам соревноваться тянучками. У тебя есть тянучка?
— Нет, я уже её съела.
— Ни фига! Как же ты умудрилась одна? Тянучка всегда на двоих, чтоб растягивать удовольствие. Нас дедушка научил.
— Я не знала и сильно намучилась.
— Оно и видно. Вся моська разукрашена. И зелёное, и жёлтое, и коричневое! Ха-ха! — держась за живот, смеялся один из хлопцев, показывая на меня пальцем.
— Не обижайся, он проиграл и злится. Ну что, будем тянуть? Я тебе одолжу, которую мы выиграли, — снисходительно произнесла Ритка, протягивая мне конфету.
В животе у меня забулькала вода и подступила тошнота.
— Не-а, не хочу. Я в танк хочу. Вы же в танк меня звали.
— В танк, в танк! Я тоже хочу! — обрадовалась Элька.
— Сегодня наверно не получится. Танк заняли большие хлопцы, — с досадой заявила Ритка. — А давайте завтра первые придём и захватим танк. А то они хитрые опять займут и будут в войну играть. А счас давайте в классики играть или прыгать через скакалку. Нас как раз трое.
У Ритки на талии была завязана толстая верёвка. Развязав её, она предложила:
— Я скакаю первая, Элька вторая, а Мавка последняя.
Она протянула один конец верёвки Эльке, другой мне. Я взяла верёвку, но понятия не имела, что с ней делать.
— Ну, крутите, чего вы!
— Я не умею, — сказала я, тиская конец верёвки.
Ритка выхватила у меня конец верёвки и встала напротив Эльки в нескольких шагах. Они дружно стали крутить верёвку. Вверх-вниз, вверх-вниз.
— Поняла?
— Ага, — я взялась за свой конец и стала крутить верёвку. Но у меня не получалось крутить её одновременно с Элькой. Я всё время запаздывала, верёвка путалась, задевала землю, поднимая пыль.
— Нужно вместе с Элькой, вот так, смотри. Раз-два, раз-два! Крути повыше, чтоб о землю не шмякалась, — и верёвка стала описывать ровные круги в воздухе, не касаясь земли.
Взяв верёвку, я изо всех сил старалась попасть в ритм Элькиной руки. Даже вспотела. А Ритка раздражённым голосом считала — раз-два, раз-два, вверх-вниз, вверх-вниз. В конце концов, я поймала ритм, и у меня стало получаться. Самым сложным оказалось держать руку постоянно на определённой высоте, чтоб верёвка не касалась земли. Ритка встала у средины верёвки и крикнула:
— Раз-два-три!
Мы с Элькой стали дружно крутить верёвку, а Ритка ловко перепрыгивала через неё. Я очень волновалась, стараясь не потерять ритм. Пот ручьями катился по щекам. Защипало подбородок. Свободной рукой я стирала пот, но это не помогало. Я сбилась с ритма. Верёвка скрутилась и ударила по щиколоткам Ритки.
— Проиграла, проиграла! Моя очередь! — радостно закричала Элька, протягивая верёвку Ритке.
— Ничё не проиграла, — возмутилась Ритка, — Это Мавка виновата! Она не умеет крутить! Давайте сначала!
Я заметила, что Ритка главная, а Элька во всём ей подчиняется. Хоть и сёстры, а внешне совсем не были похожи друг на дружку. Ритка высокая, худая, на тонких длинных ножках, как цапля. Волосы тёмные, густые, жёсткие, как проволока и вьются. Глаза чёрные. Когда смотрят на тебя, будто вонзаются чем-то острым. Хочется сразу подчиниться. А Элька маленькая, пухленькая, с реденькой чёлочкой и тоненькими косичками. Голубые глазки и курносый носик. Всегда помалкивает и поддакивает Ритке. Потом как-то они сказали, что они от разных пап и что вообще у них целых три папы. Будто есть ещё сестра Гетка, Генриетта, самая старшая. Они сейчас с мамой поехали в Одессу к Геткиному папе в гости. Он теперь будет главным ихним папой. И они все трое будут Базилевичи.
Мне расхотелось крутить верёвку. В Одесском дворе такой игры не было. Верёвки ценились на вес золота, как говорила Бабуня. Вдруг я с ужасом представила себе, как буду прыгать через верёвку, когда придёт моя очередь. Но тут на моё счастье во двор вышла тётя и стала звать сестёр домой.
— Маргарита! Элеонора! Домой! Ужинать! Дед зовёт!
— Идём, ба, счас!
Ритка схватила верёвку и сказала, обращаясь ко мне:
— Завтра утром мы зайдём за тобой и пойдём в танк. Будем играть в домик. У тебя есть игрушки?
— Есть. И печечка и посудка…
Я стояла посреди двора одна и смотрела на танк, по которому лазили мальчишки и кричали писклявыми голосами:
— Кецык, сдавайся, ты в плену, вылезай! Поведём на расстрел.
Из дырки наверху танка появился рыжий пацан с поднятыми руками.
— Тебя расстреляет боевой партизан Тюля, — строго сказал самый высокий, бритый наголо мальчишка. К груди он прижимал деревяшку, похожую на винтовку.
Мальчишки повели рыжего на расстрел в конец двора за дом. Глядя им вслед, я чувствовала жалость к рыжему Кецыку. Двор опустел. Я пошла домой. Суп действительно был ещё тёплый, но мне совсем не хотелось есть. В животе всё ещё булькала вода при каждом движении. Казалось, что я больше никогда не захочу есть.
ПОХОД В КИНО
По утрам мама всегда за что-нибудь ругала меня. Нет, она не кричала, а просто, монотонным голосом выговаривала своё недовольство мной — «читала нотации». Одновременно мама умудрялась делать что-нибудь полезное по хозяйству — готовить завтрак или «наводить марафет на лицо». Обычно «воспитательный час» заканчивался фразой — «Ты всё запомнила? Повтори».
Это «повтори» каждый раз ввергало меня в панику. А вдруг я что-нибудь забыла!
В этот раз «воспитательный час» к моему удовольствию был кратким и совсем не мучительным. Мама только немножко пожурила меня за то, что я не рассказала про посещение больницы, не отдала ей рецепт и не передала просьбу Туси. Поэтому Тусе пришлось в гримёрке при всех рассказывать какая я «розумняча была в кабинете у врача». Мне даже показалось,