забыла, — ответила я.
— Вот послушай. — Даля начала читать: — «Аэропорт. Масса людей. Ко мне подходит маленькая девочка и спрашивает: „Тетя, вы не знаете, как найти тетеньку в черном платье с черным пояском? Это моя мама“». Разве не смешно? Или вот… «Маленький мальчик говорит: „Мой папа самый сильный, он может остановить любое такси“». Правда, смешно? И никакой выдумки.
Мне стало почему-то ее жалко и расхотелось грубить. Может быть, потому, что голос у нее был какой-то заискивающий. Наступила заминка. Даля отложила тетрадь в сторону и сказала, что уже поздно и пора спать.
Папа встал из-за стола и подошел к окну:
— Значит, памятник поставили на том самом месте…
Никто ничего не ответил, но я догадалась, что памятник поставили на том самом месте.
— Укладывай их, Даля, — сказал Бачулис. — Они устали с дороги.
— Ну что вы, — возразил папа. — Надо поговорить еще.
— В другой раз, — сказала Даля.
— Снова через двадцать пять лет, — печально сказал папа.
На его слова никто не обратил внимания. Даля вышла на кухню, Юстик стал убирать со стола, а Бачулис был отправлен за раскладушкой. Папа заметил что Юстик собирался вылить вино из тех рюмок обратно в бутылку, подошел к нему, взял первую рюмку и выпил. А ему строго-настрого врачи запретили пить, и я ему напомнила об этом. Но он отмахнулся от меня и выпил остальные две рюмки. Потом виновато сказал:
— Извини. Не хотелось, чтобы выливали вино обратно.
В этот момент, среди всего чужого, этой непривычной мебели и этих малознакомых людей, он мне стал как-то особенно дорог.
— Пойду поброжу по знакомым местам, — сказал папа и вышел в соседнюю комнату.
Юстик, который до сих пор притворялся, что ужасно занят уборкой стола, как только папа скрылся за дверью, сразу поднял голову и посмотрел на меня.
— Тебе поправился мой папа? — спросила я его.
— Смешной старик, — ответил Юстик. — Выдумщик.
— Эх ты, шляпа! — сказала я. — Ничего не понял… Он не выдумщик. Он, он… — Я не знала, как ему объяснить, какой мой папа. — Он никогда не притворяется. Понимаешь?
— А разве все остальные притворяются? — спросил Юстик?
— Иногда, — сказала я. — А если человек не притворяется, значит, он свободный. Может, ему и трудно от этого, но он свободный.
Юстик промолчал. Интересно, догадался ли он, что я намекала на его родителей?
— Странный у вас дом, — сказала я. — Сохранили его в неприкосновенности, а вспоминать ничего не хотите.
Юстик снова промолчал.
В это время вернулась Даля, увидела, что мы с Юстиком коротаем время в одиночестве, открыла дверь в соседнюю комнату и крикнула:
— Миколас, Пятрас, где же вы?
Только теперь я поняла, почему папа сбежал от нас: ему хотелось побыть вдвоем с Бачулисом.
— Юстик, живо в кровать, — приказала Даля. — Не забудь почистить зубы.
Я засмеялась. Юстик как ошпаренный выскочил из комнаты. Бачулис внес раскладушку.
Когда мы остались вдвоем, папа сказал, что он, пожалуй, ляжет на диване. В его голосе была неуверенность, но я не обратила на это внимания, разделась и легла на раскладушку.
— А ты чего же? — спросила я.
— Спи, спи, — ответил папа и погасил верхний свет. — Завтра у нас трудный день.
Теперь горела только небольшая настольная лампа. Я закрыла глаза, но уснуть не могла. В этом доме пахло чужим, а я запах чувствую, как собака. Говорят, оттого, что у меня в детстве была астма. Каждый раз, когда я открывала глаза, я видела папу, который, как лунатик, бродил по комнате, осторожно передвигаясь из одного угла в другой. Несколько раз он подходил вплотную к дивану, но каждый раз снова отходил, и я догадалась, что он просто не решался лечь.
Меня разбудил папин голос. Он стоял около окна и с кем-то разговаривал.
— Здравствуйте, Лайнис, — донеслось до меня.
В ответ никто ничего не сказал.
— Не узнаете? — спросил папа и, помолчав, добавил: — Помните Пятраса? Сорок первый год?
Голоса Лайниса я снова не услышала, но, видно, он узнал папу, потому что папа сказал:
— Ну, так это я.
— Не узнать, — ответил мужской голос.
— Зато я узнал вас сразу, — сказал папа. — Как только увидел в окне. Будто и не было этих двадцати пяти лет. Все как тогда. И в доме, и вы.
Хотелось рассмотреть Лайниса, и я приподнялась на кровати, но слабый свет настольной лампы и широкая папина спина мешали мне.
Из соседней комнаты выглянул Бачулис — его-то мне хорошо было видно в открытую дверь, я лежала как раз напротив дверей, — и тут же отступил обратно. «Испугался, что ли?» — подумала я.
— А Миколас где? — послышался голос Лайниса.
«За дверями стоит, — хотела я сказать им. — Повернитесь к дверям, и все увидите». Но папа по-прежнему стоял спиной к комнате.
— Спит, — ответил он.
— Собачонка у меня захворала. Беда, — сказал Лайнис. — Третий день не ест. — Он плохо говорил по-русски. — Хотел у Миколаса спросить, чем ей помочь… А вы надолго к нам?
— Завтра уезжаю, — ответил папа.
Они помолчали. За дверью все еще стоял Бачулис. Иногда он переступал с ноги на ногу, и старые половицы под тяжестью его тела трещали.
— До свидания, — сказал Лайнис.
— Подождите, — остановил его папа и каким-то странным голосом спросил: — Вы были там… тогда?
Меня даже в жар бросило от этих слов. Лайнис не сразу ответил. Я боялась пропустить его слова и лежала не шевелясь; слышно было, как звонко стрельнула половица в соседней комнате, как переступил папа с ноги на ногу, как кашлянул Лайнис и что-то произнес, но в это время шум машины заглушал его голос. Потом, когда машина проехала, до меня долетели слова: «Он был ранен…» «Это значит дедушка», — догадалась я.
— Сильно избит. Босой. А на груди висела дощечка со словом «комиссар».
— Дальше, — тихо попросил папа.
Лайнис не ответил, снова затарахтел мотор машины, послышались какие-то голоса и шум. Похоже было, что там, на площади, люди разгружали грузовик.
— Что они делают? — спросил папа.
— Памятник открыли, — ответил Лайнис. — Видно, моют к утру.
Папа вдруг перешагнул через подоконник и спрыгнул на землю. Потом я услышала быстрые удаляющиеся шаги. Я хотела тут же вскочить, чтобы бежать за ним на площадь — по-моему, он был бы этому рад, — но в комнату вошел Бачулис, и я притихла. Он вел себя странно: вышел на середину комнаты и молча остановился. Это вместо того, чтобы бежать за папой и постоять там с ним рядом в этот момент. Нет, я не была от него в восторге.
Он не замечал, что я не сплю,