замысел превратился в другой, куда более величественный, и потому «папа в конце концов возымел желание возвести церковь заново». На его рассмотрение были представлены различные проекты, и Его Святейшество остановил свой выбор на «плане Браманте, поскольку он отличался наибольшим изяществом и соразмерностью и был продуман лучше прочих»[518]. По проекту Браманте собору Святого Петра предстояло возродиться в облике гигантского, просторного, грандиозного классического здания с куполом.
Именно так обстояли дела, когда Микеланджело вернулся в Рим спустя восемь месяцев после того, как уехал добывать мрамор. Он возвратился к концу года и стал с трепетом дожидаться доставки камня в Рипе, римском речном порту на Тибре, куда мрамор должен был прибыть из каменоломен после долгого и опасного путешествия. Однако еще до того, как это случилось, на глазах Микеланджело произошло одно из величайших археологических открытий той эпохи, да и вообще всех времен и народов. 14 января 1506 года на винограднике, принадлежавшем некоему Феличи де Фредди, неподалеку от церкви Санта-Мария Маджоре, то есть в disabitato, части Древнего Рима, отданной под сельскохозяйственные нужды, в земле были обнаружены несколько прекрасных статуй[519]. Тотчас дали знать папе, а он в свою очередь послал гонца к Джулиано да Сангалло, веля ему отправиться на виноградник и посмотреть, что же нашли в римской земле.
Последующие события сын Джулиано Франческо, которому в то время было одиннадцать, через много лет описывал так: «Поскольку отец мой призвал Микеланджело Буонарроти и дал ему поручение исполнить гробницу папы, мастер постоянно пребывал у нас в доме»; поэтому Сангалло предложил Микеланджело сопровождать его и его сына, и втроем они направились взглянуть на удивительную находку. Отрок Франческо спустился в вырытую в земле глубокую яму, а Сангалло провозгласил, что это совершенно точно «Лаокоон», великий шедевр античной скульптуры, изображающий троянского жреца, которого вместе с его сыновьями душат змеи, посланные разгневанными богами[520].
Сангалло немедленно сообразил, что это было произведение искусства, описанное и восхваляемое Плинием в «Естествознании», главном источнике сведений о древнем искусстве, который имелся в распоряжении Ренессанса. Обретение этих могучих, обнаженных, обвиваемых змеями, словно путами, фигур, вероятно, пришлось как нельзя кстати, ведь именно в это время Микеланджело обдумывал своих собственных нагих «Узников», которым предстояло украсить гробницу. По словам Франческо да Сангалло, в этот день его отец и Микеланджело поскакали домой, непрерывно беседуя о древностях; не прекращали они своего разговора и потом, за обедом, и позднее, вечером.
31 января 1506 года Микеланджело написал отцу во Флоренцию, сетуя на трудности с доставкой водным путем мрамора из Каррары. Прибыла одна барка, но как только Микеланджело выгрузил мрамор, река внезапно вышла из берегов и затопила камень. Тем временем, оптимистически добавлял Микеланджело, «я ублажаю папу обещаниями и добрыми надеждами, чтобы он не гневался на меня»[521].
Микеланджело готов был приступить к осуществлению своего замысла стремительными темпами. Он принялся обустраивать дом и скульптурную мастерскую прямо напротив собора Святого Петра, позади церкви Санта-Катерина, «покупать постели и предметы обстановки», а также нанимать каменщиков, scarpellini, для работы над архитектурным обликом гробницы, своими размерами равной небольшому зданию[522]. Впервые Микеланджело отвечал за финансовое и практическое обеспечение столь крупного проекта.
Возможно, ответственность вселяла в него тревогу. Поначалу все шло гладко. Юлий нередко навещал Микеланджело у него в доме и «обсуждал с ним монумент и многое другое так доверительно, словно они были братья». По словам Кондиви, чтобы легче было пройти в мастерскую, папа велел соорудить дощатые мостки, проложив их от крытой галереи, соединяющей Ватикан и замок Святого Ангела, до дома Микеланджело, «и так мог посещать мастерскую ваятеля тайно»[523]. Возможно, это правда: сохранился счет за какое-то плотницкое изделие, судя по формулировкам подобный переход[524].
Однако всего через несколько месяцев появились признаки, что папа постепенно теряет интерес к возведению гробницы. В конце концов, все понимали, что даже при самых оптимистических прогнозах темпа работ пройдет много лет, прежде чем церковь будет готова хотя бы разместить монумент. Значит, замысел Микеланджело мог подождать. Папа предл[525] ожил Микеланджело заняться другим, более неотложным проектом: переписать плафон в Папской капелле, возведенной дядей Юлия Сикстом IV и впоследствии получившей название Сикстинской капеллы. Осознав, что происходит, Микеланджело пришел в неописуемое волнение.
Он принялся с новыми силами выпрашивать у папы деньги для работы над гробницей. Вообще-то, на этом этапе Микеланджело они не требовались. В январе ему уже заплатили дополнительные пятьсот дукатов, и тем самым его гонорары за папскую гробницу на тот момент составили в общей сложности тысячу шестьсот дукатов и шестьдесят флорентийских флоринов[526]. В том, что он положил шестьсот дукатов на свой банковский счет во Флоренции, едва ли стоило винить папу. Да и время просить еще наличных Микеланджело выбрал неудачно. Папа не только начал строительство гигантского нового собора Святого Петра, но и серьезно обдумывал перспективы крупной военной кампании: вскоре Юлию предстояло отправиться на север, чтобы снова захватить прежние папские территории в Центральной Италии, а этот поход обещал стать куда более дорогостоящим, чем его собственная гробница. Поэтому, когда Микеланджело вновь потребовал денег, папа вполне предсказуемо потерял терпение.
Лаокоон и его сыновья. Ок. 25 г. до н. э.
11 апреля, в Страстную субботу, Микеланджело случайно услышал, как Юлий за обедом разговаривает с неким ювелиром, одним из тех художников и ремесленников, что добивались папского расположения. Веля ему удалиться, папа заметил, что более не намерен потратить ни гроша на камни – ни на мелкие, ни на крупные. Подслушав эту гневную речь (как, возможно, и надеялся Юлий), Микеланджело встревожился, но тем не менее попросил у папы еще денег для работы над монументом. Юлий приказал ему явиться в понедельник. Он повиновался, но не получил аудиенции, хотя понтифик знал, что Микеланджело ждет, когда его пригласят пред папские очи; не приняли мастера ни во вторник, ни в среду, ни в четверг. В пятницу его не пустил слуга; епископ Лукки, ставший свидетелем этой сцены, спросил у прислужника, преградившего Микеланджело дорогу: «Да знаете ли вы, кто перед вами?» На что тот отвечал: «Сожалею, но мне был дан приказ». Посему Микеланджело «впал в великое отчаяние»[527].
Он вернулся домой и написал папе: «Ваше Святейшество, сегодня я был изгнан из дворца по Вашему повелению. Посему вынужден сообщить Вашему Святейшеству, что, если Вам понадобятся мои услуги, Вам надлежит искать меня где угодно, но только не в Риме». Он снял деньги со