за ними Средиземное море, его «охватило желание создать колосса, которого издалека смогли бы увидеть мореплаватели». Иными словами, Микеланджело вознамерился высечь из горы гиганта, придав каменной глыбе облик человеческого тела. Хотя повествующий о данном эпизоде мемуарист не углубляется в детали, можно предположить, что Микеланджело посетило видение нагого мужского тела.
Эту фантазию вдохновляли «весьма удобный утес, как нельзя более подходящий для вырезывания статуи», а также желание подражать древним грекам и римлянам, которые, как было известно Микеланджело из чтения Плиния, создали несколько подобных гигантских статуй; не исключено, что Микеланджело возжаждал их превзойти. Разумеется, этот план был неосуществим. Ни один меценат не дал бы на него денег, ни один ценитель искусства не заинтересовался бы им, даже мореплаватели, которые за фантастическую сумму получили бы полезный, прекрасно узнаваемый еще издали ориентир. При имеющихся в его распоряжении людских ресурсах и технологиях этот замысел был совершенно невыполним. Даже с использованием современных экскаваторов, скреперов, отбойных молотков и горнопроходческих комбайнов подобное высечение фигуры из скалы – сложный и трудоемкий процесс. Мемориал в память вождя североамериканских индейцев Необузданного Коня, возведение которого было начато в горах Блэк-Хиллс в Южной Дакоте в 1948 году, не завершен до сих пор.
Однако, как ни странно, Микеланджело не спешил отказаться от этой безрассудной фантазии. «Он наверняка завершил бы это изваяние, если бы у него достало времени», – настаивал Кондиви в «Жизнеописании Микеланджело», явно цитируя собственные слова мастера. Затем, переходя к повествованию уже от первого лица, Кондиви добавил: «Однажды мне довелось слышать, как он горько сетует на то, что не осуществил свой замысел»[512]. Спустя еще десять лет, почти достигнув девяностолетия, Микеланджело чуть ли не в тех же самых выражениях пожаловался уже Кальканьи: «Он говорил мне, что в ту пору, несомненно, им овладело безумие, однако если бы он был уверен, что проживет вчетверо дольше, чем уже прожил, то принялся бы высекать колосса»[513]. Согласно этим приблизительным подсчетам, время, потребное для ваяния из скалы гигантской фигуры, составило бы более трехсот лет.
Соблазнительно поразмышлять о том, почему Микеланджело было настолько трудно расстаться с этим нелепым и сумасбродным планом, что, даже полвека спустя, при одном лишь воспоминании о неосуществленном замысле, мастер преисполнялся глубокой скорби. Вероятно, происходило это потому, что «человек-гора», который так и не обрел очертаний, в сознании Микеланджело эмблематически представлял две вещи. Он олицетворял все честолюбивые замыслы, в том числе и саму гробницу Юлия II, которые так и не были завершены или были воплощены в облике куда более скромном, чем изначально предполагалось. И возможно, в еще большей степени каррарский колосс символизировал для него мечту, которая всецело принадлежала ему, ему одному, а не могущественному меценату, важному и самодовольному «gran’ maestro», навязывающему мастеру свой взгляд на искусство. Неотступное желание контролировать все аспекты творческого процесса, которое проявлял Микеланджело, – черта, сближающая его с современными художниками. В конце концов, он будет создавать выдающиеся произведения искусства просто потому, что захочет создать их, и дарить их людям, которых будет любить. Вот только исполнены они будут на бумаге, а не высечены в камне Апуанских Альп.
Рафаэль. Портрет Юлия II. 1511–1512
Микеланджело на протяжении почти всей своей жизни непрерывно боролся со своими покровителями, вовлекая их в поединок самолюбия и воли, а в случае с папой Юлием противостояние только начиналось. Микеланджело пробыл в горах довольно долго, восемь месяцев, перемежая добычу мрамора поездками во Флоренцию; он действительно слишком затянул свое пребывание в Карраре, потому что в его отсутствие вниманием папы завладел другой дорогостоящий проект, детище человека столь же честолюбивого и одаренного столь же богатым воображением, сколь и Микеланджело, – Донато Браманте.
В целом деятельность понтификов эпохи Ренессанса последующие поколения оценивали критически. Так, их нередко упрекали в тщеславии, светскости, непотизме, развращенности, жадности и похоти. Несомненно, Юлий II мало напоминал безгрешного праведника[514]. Он перевел папство на военные рельсы, решив во что бы то ни стало вернуть территорию Папской области в Центральной Италии и приводя очевидцев в изумление[515] тем, что лично возглавлял свое войско на пороге семидесятилетия. Юлий приобрел печальную известность своей раздражительностью и вспыльчивостью. Неугодивших слуг он выгонял из своих покоев тумаками; на иноземных посланников, которые опрометчиво позволяли себе недостаточно лестные, по его мнению, замечания, обрушивал потоки оскорблений и обвинений[516]. Именно эту черту характера папы Микеланджело вскоре предстояло испытать на себе.
Справедливости ради Юлий не был движим только эгоизмом или вспышками бурных эмоций. В некоторых отношениях он предстает более добросовестным понтификом, нежели его непосредственные предшественники или преемники. Так, он был куда менее склонен назначать на прибыльные церковные должности своих родственников, чем Александр VI или его собственный дядя Сикст II, который, проявив бесстыдный непотизм, в свое время даровал кардинальский сан самому Юлию.
Передумав возводить гробницу – то ли «понизив статус» этого проекта до второстепенного, то ли временно отложив строительство, – папа, возможно, тщился успокоить собственную совесть. Существовали куда более неотложные нужды, на удовлетворение которых можно было пустить имеющиеся в его распоряжении деньги, чем безумно дорогой монумент, призванный увековечить его самого. Вместо того чтобы перекраивать интерьер собора Святого Петра, пытаясь втиснуть туда гробницу, явно разумнее и честнее было потратить деньги и усилия на реставрацию самой базилики.
Собор Святого Петра был возведен почти тысячу двести лет тому назад и грозил вот-вот обрушиться. Первоначально он был сооружен в царствование императора Константина на неудобном склоне, где располагалось древнеримское кладбище и где, по преданию, был погребен сам святой Петр. Уже давно состояние собора внушало опасения: стены его покосились[517]. На протяжении многих лет предлагались различные планы его ремонта и реконструкции, в том числе и предусматривавший возведение того самого хорового обхода, где Микеланджело хотел разместить гробницу Юлия.
Юлий принял смелое решение, с которым медлили его предшественники на Святом престоле. Он провозгласил, что собор Святого Петра, наиболее почитаемая церковь христианского мира, будет перестроен. Кондиви дерзостно попытался представить Микеланджело главным вдохновителем этой грандиозной архитектурной фантазии, наиболее величественной из тех, что знал Ренессанс. Может быть, все так и было, но в результате Микеланджело не сумел осуществить свои честолюбивые планы, а от последствий подобного опрометчивого решения его карьера непрерывно страдала затем на протяжении многих лет.
По слухам, произошло следующее: папа якобы отправил своих зодчих Джулиано да Сангалло и Браманте взглянуть на незавершенный хоровой обход, где предполагалось установить его гробницу. Как это часто случается в архитектуре, слово за слово, один