Читать интересную книгу Мужчины не ее жизни - Джон Ирвинг

«А теперь она меня бросила на гвозди!» — подумала Рут.

Она захлопнула книгу и прижала ее к груди. Она так разозлилась на Ханну, что готова была расплакаться, но тут же увидела, как этот ее неожиданный жест напугал похотливого рабочего сцены; его встревоженный вид обрадовал ее.

— Публика слышит, что происходит за сценой, — прошептал ей пронырливый парень.

У него была высокомерная улыбка.

Ответ пришел к Рут неожиданно, хотя почти все, что она говорила, было продумано.

— На тот случай, если вы задавались этим вопросом, — прошептала Рут рабочему сцены, — они тридцать четвертого размера.

— Что? — прошептал парень.

Он слишком глуп, чтобы понять, решила Рут. И потом публика разразилась громкими аплодисментами. Даже не слыша, что сказал Эдди, Рут поняла, что он наконец завершил свою вступительную речь.

Она остановилась на сцене, чтобы пожать ему руку, и только потом направилась к подиуму. Эдди смешался и пошел за кулисы, вместо зарезервированного для него места среди зрителей. А когда он оказался за кулисами, ему уже было неловко идти на свое место в зале. Он беспомощно посмотрел на неприятного рабочего сцены, который ему не собирался предлагать свой стул.

Рут дождалась, когда смолкнут аплодисменты, потом взяла свой пустой стакан с водой и тут же поставила его назад.

«Боже мой, я выпил ее воду!» — понял Эдди.

— Вот это титьки! — прошептал Эдди рабочий сцены, но Эдди ничего не ответил, только посмотрел с виноватым видом. (Он не слышал, что сказал парень, и решил — что-то, связанное со стаканом воды.)

Роль рабочего сцены в организации вечера была маленькой, но он внезапно почувствовал себя еще меньше, чем обычно; не успело слово «титьки» замереть у него на губах, как туповатый молодой человек понял, что знаменитая романистка шепнула ему. Она носит тридцать четвертый размер бюстгальтера! Но почему она сказала ему об этом? «Может, она мне предлагалась или чего?» — недоумевал он.

Когда аплодисменты стихли, Рут сказала:

— Пожалуйста, сделайте свет в зале поярче. Я хочу видеть лицо моего редактора. Если я увижу, что он морщится, то пойму, что что-то здесь просмотрела — или просмотрел он.

Это, как и предполагалось, вызвало смех, но то была не единственная ее цель. Ей не нужно было видеть лицо Алана Олбрайта, он и без того занимал немалую часть ее мыслей. Рут хотела увидеть пустое кресло рядом с Аланом — место, зарезервированное для Ханны. На самом деле рядом с Аланом было два пустых места, потому что Эдди ушел за кулисы, а не в зал, но Рут заметила отсутствие только Ханны.

«Черт бы тебя подрал, Ханна!» — подумала Рут, но она теперь находилась на сцене, и ей нужно было только опустить глаза на страницу, как текст захватил ее целиком. Внешне Рут была такой, какой бывала всегда, — собранной. И как только она начала читать, то почувствовала и внутреннюю собранность.

Возможно, она не знала, что делать со своими любовниками (в особенности с теми из них, кто хотел жениться на ней), возможно, она не знала, как обращаться со своим отцом, к которому питала мучительно смешанные чувства. Возможно, она не знала, возненавидеть ли ей лучшую свою подругу Ханну или простить ее. Но когда дело доходило до ее сочинений, Рут Коул была сама уверенность и сосредоточенность.

Она настолько сосредоточилась на чтении первой главы, названной «Красно-синий надувной матрас», что забыла сообщить публике название своей новой книги. Впрочем, это не имело значения — большинству из них название было уже известно. (Более половины присутствующих уже прочли книгу целиком.)

История появления первой главы была довольно необычной. Журнальный отдел одной немецкой газеты («Зюддойче цайтунг») попросил Рут написать рассказ для ежегодника художественной прозы. Рут редко писала рассказы, у нее на уме всегда был очередной роман, даже если она еще не начинала его писать. Однако правила представления материалов в «Зюддойче цайтунг» заинтриговали ее: любой рассказ, опубликованный в журнале, должен был называться «Красно-синий надувной матрас», и по крайней мере один раз в каждой истории этот самый матрас должен был появляться. (Предполагалось также, что матрас должен играть в рассказе заметную роль, чтобы оправдать его присутствие в названии.)

Рут любила правила. Для большинства писателей правил не существует, но Рут была еще и игроком в сквош, она любила игры. Задача внедрения матраса в рассказ показалась ей любопытной. Она уже знала персонажей: Джейн Дэш, свежеиспеченная вдова, и тогдашняя антагонистка миссис Дэш — Элеонора Холт.

— И вот, — сказала Рут слушателям, собравшимся в «Уай» на Девяносто второй улице, — своей первой главой я обязана надувному матрасу.

Публика рассмеялась. Для публики это тоже была новая игра.

У Эдди О'Хары создалось впечатление, что даже такой невежда, как этот рабочий сцены, с нетерпением ждал красно-синего матраса. Кроме того, это подтверждало и международный статус Рут Коул как писателя: первая глава ее романа была опубликована на немецком под названием «Die blaurot Luftmatratze», прежде чем кто-либо из множества читателей Рут мог прочесть ее на английском! Рут сообщила публике:

— Я хочу посвятить эти чтения моей лучшей подруге Ханне Грант.

Когда-нибудь Ханна узнает об этом пропущенном ею посвящении — кто-нибудь из присутствующих непременно сообщит ей.

Когда Рут начала читать первую главу, можно было, согласно пословице, услышать, как муха пролетит.

Красно-синий надувной матрас

Джейн Дэш уже год как вдовствовала, и тем не менее так называемый поток воспоминаний мог в любой момент унести ее — так же, как и в то утро, когда она проснулась и обнаружила, что лежащий рядом с ней на кровати муж мертв. Она была писательницей. У нее не было ни малейших намерений писать мемуары; автобиографии ее не интересовали, а ее собственная — в особенности. Но ей очень хотелось сохранить воспоминания о прошлом, как это подобает любой вдове.

Самым неприятным воспоминанием из прошлого миссис Дэш была бывшая хиппи Элеонора Холт. Элеонору как магнитом притягивали чужие несчастья, она, казалось, даже воодушевлялась ими. Особый интерес представляли для нее вдовы. Элеонора была для миссис Дэш живым доказательством, что поэтическая справедливость приходит не сразу и на очень нерегулярной основе. Даже Плутарх не смог бы убедить Джейн Дэш, что Элеонора Холт когда-нибудь получит воздаяние по заслугам.

Как называется то, что написал Плутарх? Джейн помнилось что-то вроде: «Почему боги медлят с воздаянием», — но точно она сказать не могла. Как бы то ни было, но, несмотря на разделявшие их века, Плутарх, видимо, имел в виду Элеонору Холт.

Покойный муж миссис Дэш однажды отозвался об Элеоноре как о женщине, которая находится под постоянным прессом самоизменений. (Джейн показалось, что такая оценка слишком позитивна.) Выйдя замуж в первый раз, Элеонора Холт стала одной из тех дам, которые так похваляются счастливым браком, что женщины, когда-либо разводившиеся, всем сердцем их ненавидят. Разойдясь с мужем, Элеонора стала такой сторонницей развода, что каждый, кто когда-либо был счастливо замужем, хотел ее убить.

В шестидесятые годы она, никого этим не удивив, стала социалисткой, в семидесятые — феминисткой. Живя в Нью-Йорке, она полагала, что жизнь в Гемптонах, которые она называла «деревней», годится только для уик-эндов в хорошую погоду; жить в Гемптонах круглогодично или в плохую погоду могут только тупоголовые чурбаны.

Когда она покинула Манхэттен, чтобы круглогодично жить в Гемптонах (и в связи со вторым своим браком), она заявила, что городская жизнь годится только для сексуальных хищников и любителей острых ощущений, и понять таких людей она просто не в состоянии. (Проведя долгие годы в Саутгемптоне, Элеонора продолжала считать южную вилку Лонг-Айленда деревенским районом, потому что так до сих пор и не имела истинного опыта жизни в сельской местности. Она училась в женском колледже в Массачусетсе и, называя полученный ею там жизненный опыт совершенно противоестественным, она не рассматривала его в таких категориях, как «городской» или «сельский».)

Элеонора как-то публично сожгла свой бюстгальтер перед небольшим собранием на стоянке «Гранд юнион», но на протяжении восьмидесятых она была политически активной республиканкой — вероятно, под влиянием своего второго мужа. Пытаясь в течение нескольких лет забеременеть, она наконец-таки добилась своего и родила своего единственного ребенка — с использованием спермы анонимного донора; после этого она стала ярой противницей абортов. Возможно, это произошло под влиянием того, что покойный муж миссис Дэш называл «таинственной спермой».

На протяжении двух десятилетий Элеонора Холт переходила от диеты «разрешено все» до строгого вегетарианства, а потом снова возвращалась к «разрешено все». Перемены в ее питании оказывали обескураживающее воздействие на дарованного спермой ребенка, запуганную девочку, чей день рождения — в то время ей было всего шесть — был испорчен как для виновницы торжества, так и для гостей решением Элеоноры показать домашнюю киносъемку рождения дочери.