услышал глупость, отозвался он. – Нет. Я ведь и не знаю, где искать. Он вроде бы много лет не бывал на Аре. И… он не знает, что произошло в тот день. Ему скормили ту же историю, что всем. Я, зная то, что знаю, не мог бы смотреть ему в глаза, потому что сам бы на его месте… – У него на щеке проступил желвак. Он упорно смотрел в окно. – Говорю тебе, я многому не в силах взглянуть в лицо.
Я пожала ему локоть. Макс долго молчал, а потом сказал совсем не то, чего я ждала:
– Пойдешь со мной смотреть дом? – Он оглянулся на меня, и мне показалось, он сам себе удивляется.
– Уверен? – Я наморщила лоб.
Он помолчал – не был уверен.
– Мне это нужно, – ответил он наконец. – Так давно это надо мной висит. Мне надо…
Он осекся, но договаривать было незачем.
– Конечно, – шепнула я и потянулась за одеждой.
Глава 33
Макс
Я мог бы показать Тисаане безличную красоту поместья Фарлионов. Мог бы показать ей изделия, произведения искусства, драгоценности – все, что показывали гостям мои родители. Но у меня горели в легких и рвались наружу другие истории. И ее присутствие было нужно мне, чтобы встретиться с другими вещами.
Мы прошли в жилую часть дома. Здесь было тихо. Зерит с приближенными заняли все части здания, кроме этой – кроме комнат, где мы жили своей жизнью, теперь заботливо укрытой от посетителей. Даже моя жалкая тетушка имела границу, за которую не захотела бы его допустить. Входя в двери, я почувствовал, что вошел в прошлое.
Мы с Тисааной поднялись наверх, к спальням. Шли молча, но Тисаана крепко держала меня за руку, и я был ей за то благодарен.
Первой мы открыли комнату Киры. Шагнув внутрь, я вдруг окаменел.
Эта комната была застывшим, запыленным памятником жившей здесь девушки. Ее десять лет никто не касался. Разбросанные повсюду книги о насекомых. Щетка для волос на бюро, в щетине еще прячутся черные волосинки. Вмятина на постели, словно кто-то бросился на нее с разбегу – сестра ведь всегда и всюду спешила.
Я онемел.
Я не ожидал, что все здесь так сохранилось. Нарочно? Неужели Брайан велел оставить все точно так, как было в день их смерти?
Или просто мир без них пошел себе дальше и никто не оглянулся назад.
– Ты ничего? – прошептала Тисаана.
Сложный вопрос.
Я кивнул, не зная, верен ли ответ. И отступил, осторожно прикрывая дверь.
Дальше была комната Вариасла. В ней меня встретил запах пыли и холодных углей. Три мольберта: два пустых, на третьем незаконченный набросок, я сразу узнал сидящую за книгой Шайлию. Уголек еще лежал на подставке, словно художник вышел ненадолго, да так и не вернулся.
Потом мы прошли в комнату Мариски – безупречно опрятную, давно засохшие цветы так и окаменели в заботливо подобранных букетах – и к Шайлии, где все когда-то блестело и искрилось, а теперь тускло маячило в темноте.
Я шел по комнатам, как по мрачным, серым картинам памяти. И все же находил в этом странное утешение. Я позволил себе увидеть оставленные ими в мире следы. Тисаана задавала пустые, незначащие вопросы. «Когда он начал рисовать?» или «Почему она так любила эти книги?» – и я, поначалу отвечая с трудом, вскоре стал легче соскальзывать в прошлое. Мое горе так надолго затенило их жизни, встало непреодолимой стеной между настоящим и всем, что было счастливого в прошлом. Я впервые за долгий, долгий срок заглянул за эту стену.
Комната Атраклиуса была последней. Отворив дверь, я встал как вкопанный.
Я ожидал, что в ней, как и в других, сохранилось прошлое. Готов был увидеть беспорядок, незастеленную постель, разбросанные по полу безделушки. А тут все было безупречно. И я не сразу вспомнил почему.
Потому что Атраклиус погиб здесь.
Когда вынесли тело, комнату пришлось прибрать, вычистить от всего, что ему принадлежало.
Мой взгляд скользнул вниз. Из-под ковра проступали горелые пятна.
Мне стало дурно. Шагнув назад, я слишком поспешно закрыл дверь. Оглянулся на Тисаану – та морщилась, прижимая пальцы к виску. Быть может, Решайе нашептывал ей, пробуждая память о случившемся здесь.
Это была ошибка.
Я пробежал полкоридора, прежде чем осознал, что бегу. Не останавливаясь, промчался по парадной лестнице, распахнул двери, и холодный горный воздух ударил мне в лицо.
После двух трудных вздохов я открыл глаза.
Я и не замечал, куда иду. Меня вел инстинкт. Я очутился на балконе. От вида на горы захватывало дух, форты горели далекими огоньками свечей, снежные вершины сияли под луной.
Мне стало тепло – это Тисаана прислонилась к плечу. Ее прикосновение прочной нитью связало меня с землей и притянуло обратно.
– Их жизни много дороже того, что их оборвало, – негромко проговорила она. – Не позволяй смерти отнять их у тебя. Ничего драгоценнее у тебя нет.
У меня комок стоял в горле.
Вознесенные над нами, если бы это было так просто! Но слишком многое унесли их смерти. Из их памяти, из их жизни. Из меня.
– Жаль, что ты их не знала, – заговорил я. – Мне бы хотелось вас познакомить, а не показывать тебе пустые спальни. Я бы показал тебе этот дом, когда он был домом, а не алтарем мертвецов. Иногда… – Я выдохнул сквозь зубы. – Иногда мне хочется, чтобы ты знала меня таким, каким я был. Иногда мне хочется отдать тебе того себя. Лучшего. Еще не…
…Сломанного.
Я впервые подумал об этом, когда заметил, как меняются мои чувства к Тисаане. В ту ночь, когда подарил ей ожерелье из бабочек, я целый вечер старался не замечать, как приятно горят коснувшиеся ее кожи костяшки пальцев. И в ту ночь мне не давали уснуть назойливые, неотступные фантазии и холодный голос повторял в уме: «Может, давным-давно ты и был ее достоин. До того, как превратился в коллекцию шрамов».
Тисаана обвила меня руками.
– Не думаю, чтобы ты мне тогда понравился, – сказала она так просто, что улыбка сама собой растянула мне губы.
– Тогда я был куда меньше покалечен разочарованиями.
– А ты мне нравишься покалеченным разочарованиями.
Улыбки моей как не бывало.
– Не только в этом дело. У меня был дом. Семья. Все… это. – Я махнул рукой на дом. – Все эти смешные излишества. Я мог был отдать это все тебе. И хотел бы отдать.
Я смотрел на Тисаану. Вознесенные, она ослепляла: белые волосы светятся серебром, глаза глубиной в миллион миль.