побывали посланцы Александрийского и Римского первосвященников. Единственной целью их приезда было добиться его перехода в христианство. Дело это казалось им столь же важным и богоугодным, как обращение целого народа. В последующие годы к Симону приезжали многие проповедники из крупнейших общин и сект Средиземноморья, однако не только он, но и его потомки остались верны своей вере.
Несмотря на размежевание и углубляющуюся вражду между иудеями и христианами, даже, возможно, благодаря ей, положение потомков Симона в Сарагосе, да и во всей Испании, с каждым годом укреплялось. Христиане наперебой приглашали его детей и внуков принять участие в самых выгодных предприятиях, считая, что оно лучше любой молитвы обеспечит им покровительство Иисуса. Уважение, которым они пользовались и у евреев, и у христиан, их честность сделали потомков Исаака желанными посредниками в любом конфликте. Христиане испытывали особое благоговение перед ними, на их приговор, судя по некоторым известиям, полагались не только при разрешении торговых споров, но и в вопросах веры, что, конечно, странно, если вспомнить, что судьи не были их единоверцами.
Источники можно понять даже так, что в делах веры христиане видели в них наследников Сына Божия и их толкования признавались как бы исходящими от Него Самого. Известно, что они записывались и в некоторых испанских общинах почитались даже выше откровений Отцов Церкви. Такая странная судьба, помимо воли поставившая потомков Исаака между двумя все более чуждыми друг другу лагерями (дело уже доходило до погромов), заставила их все упорнее думать об истории своей семьи.
Работа продолжалась долго, много поколений день за днем они спускались вниз, в прошлое, пока не достигли Исаака и его брата. По мере того как эта тяжелая, посторонняя для жизни работа продвигалась все дальше, они начали понимать путь, по которому шла их семья, Христа и свою связь с Ним. Это было понимание Христа Его родом, Евангелие Его рода, Евангелие от Исаака.
Христос всегда был печален. Мы знали Его печальным все детство. Печален Он был и в то короткое время, когда ходил по стране проповедуя. Христос считал себя виновным в смерти Вифлеемских младенцев, убитых по приказу Ирода, и я знаю, что не только Он, но и многие другие считали Его виновным в этом.
У Него не было сверстников, и Он всегда был один. Его путь в Иерусалим, путь к мученической смерти, о которой Он знал, но которой не мог избежать, был тем путем, на который были осуждены все Вифлеемские младенцы, родившиеся в тот год, – Он просто уходил последним.
То же: убийство всех Его одногодков сделало Христа до конца жизни одиноким. Он не мог простить людям, в какой-то степени и Богу, что Он это допустил. Оставшись один, Христос чувствовал себя виновным перед погибшими. И дело даже не в том, что они погибли из-за Него (такая мысль тоже часто посещала Христа), а в том, что Он единственный остался жив, не разделил их судьбы. Отсюда Его знание, что Он тоже должен умереть насильственной смертью, последовать за ними. Все Его поколение должно погибнуть, Он лишь получил отсрочку. Христос считал себя наследником погибших, в Нем одном после их смерти воссоединился весь еврейский народ, родившийся в Вифлееме в тот год, народ, бывший избранником Божьим, Его Сыном. Обетование, полученное народом от Бога, перешло к Нему. С Его смертью жизнь евреев должна была прерваться, они должны были погибнуть, как погиб потом Он, и через год, как и Он, воскреснуть для вечной жизни.
Учение Его – учение поколения безгрешных и невинно погибших.
Господь любил Его как сына, но был ли Он Сыном Божьим, был ли Мессией, Он не знал. Печать сомнения лежит на всех Его поступках. Так же как Его ученики поминутно сомневались в Нем и требовали все новых чудес, сомневался и Он в своем обетовании. Когда Его спрашивали, Мессия ли Он, Сын ли Божий, Он отвечал: «Ты говорил».
То же: Христос умирал на кресте не Мессией, знающим, что своей жертвой Он спасет людской род, а человеком, обреченным на страдания.
Иисус взвалил на себя ношу Бога.Господь в конце концов оставляет Его.
Дед мой после войны, незадолго перед тем, как попал в лагерь, а потом в казанскую тюремную психиатрическую больницу, в камере которой был повешен бандеровцами, уже после того, как из всего его поколения большой еврейской семьи остался он один (шесть человек были расстреляны во время сталинских «чисток», погибли на фронте и в Бабьем Яру), говорил отцу:
«Никто из нас не умер в своей постели. Мы все погибаем насильственной смертью. Кажется, еще со времен Ирода мы обречены прожить жизнь, не прожитую Вифлеемскими младенцами, и погибнуть их смертью – с последним из них умрет и наш род».
Странное право судить других людей, по всеобщему согласию навязанное некогда нашему роду, а потом сохранявшееся за ним, также по всеобщему согласию, поколение за поколением, с неизбежностью привело к поискам справедливости здесь, в этом мире (она сама нередко понималась только как равенство). Все это изменило и исказило нашу веру, наше отношение к Богу. Та Тора, которая по букве стократно была переписана и прочувствована Исааком (все это есть в его почерке), постепенно умирала в нас, заменяясь некоей мировой Галахой.
Сейчас неизвестно, была ли мысль, которую я услышал от своего деда о равном количестве добра и зла, отпущенных каждому роду, и о том, что жизнь рода и есть целая человеческая жизнь, а смерть – это листья, облетающие с дерева во время летнего зноя (после Симона она стала основой нашего понимания мира), – была ли она дана нам через откровение, пускай ложное, или мы пришли к ней в результате долгого, настойчивого поиска справедливости.
Увидев в горе грядущую радость, а в человеческой смерти естественное обновление жизни, мы утратили жалость к человеку. Забыв о ней в той же бесконечной жажде равенства, целое поколение нашего рода, к которому принадлежал мой дед, как и тысячи других семей уже в нынешний век, рассеялось по всему спектру революционного движения – эсеры, меньшевики, большевики, энэсовцы, – а потом сгинуло, так же, как и почти все. Незадолго перед арестом дед говорил отцу: «На Христе не было даже первородного греха. Сколько же невинных людей должно было погибнуть, сколько греха должно было совершиться, чтобы мир опять стал таким, каким был до Него…»
После завоевания в IX веке арабами Испании положение моей семьи еще более окрепло. Влиянию мусульманства я приписываю тот факт, что с этого времени мы начинаем смотреть на себя не как на посредников в мирских и духовных делах, а как на тех, кто, подобно Моисею, призван возглавить возвращение народа в Израиль.
В 830 году, сразу после захвата арабами Сарагосы наша семья была перевезена в Кордову ко двору халифа Абдулрахмана, где ей отвели роскошные помещения. То религиозное и политическое влияние, какое имели в халифате родственники пророка Мухаммеда, среди христиан ошибочно приписывалось нам.