было жалко. Всё же ей-то ни за что ни про что пропадать, было ни к чему.
Поэтому решил не испытывать судьбу и выкрикнул тогда когда визави произнёс цифру «три».
— Это я Забабашкин! Выхожу!
Но меня не услышали, а произнеся «три», после этого произнесли и «два».
А не услышали меня по той причине, что голос у меня пропал. Не знаю почему. Может быть сел, может быть из-за контузий, а может быть пропал он из-за того, что горло пересохло от радости того, что я выжил и вернулся к своим.
— Это я… — просипел я как можно громче. — Я!
И я вскочил во весь рост.
— Я — Забабашкин!
И произошло чудо. Меня увидели. Не услышали — нет. А именно –увидели.
— Забабашкин, ты⁈ — встал из-за поваленного дерева лежащий в двадцати метрах от меня Воронцов.
— Я-я-я, –простонал я, падая от бессилия на колени.
Голова у меня закружилась.
Я добрался. Я смог. Я выжил.
Чекист же, тем временем, отвёл от меня удивлённый взгляд и, посмотрев куда-то вниз, ошеломлённо произнёс:
— Ты зачем гранату кинул?
Тот, кто лежал за деревом ответил:
— Так время кончилось, а он не вышел. Вот и швырнул.
Воронцов растерянно посмотрел на меня. Глаза его расширились, и он неистово закричал:
— Лёшка, беги!!
К этому времени я и сам уже понял, что сейчас произойдёт, а потому как мог, оттолкнувшись от земли, прыгнул в сторону лошади, закрывая её.
И когда раздался взрыв, сквозь дым и белую пелену, стоящую перед глазами, слыша крики своих, которые бежали ко мне со всех сторон, лёжа на сырой земле, я ни о чём не думал, а лишь отрешённо наблюдал как вдаль, мотаясь и волочась где-то под хвостом, в поля вместе с Манькой ускакивает, вероятно, совершенно охреневающий от такого пленения, полковник вермахта.
«Тяжело ему, наверное, — неожиданно пришла в голову мысль. А за ней ещё одна: — С другой стороны: а кому сейчас легко?»
Глава 23
И снова я тут
— Давай, Манька! Быстрее! Быстрее! Не останавливайся, родная! — кричал я во всё горло, стараясь как можно понятней донести до лошади, что нам необходимо оторваться на безопасное расстояние от преследующего нас противника.
Самого противника я почти не видел, но точно знал, что немцы где-то рядом и неустанно нас преследуют.
Скача на Маньке во весь опор, я несколько раз оборачивался, чтобы увидеть врагов в лицо. Но, к величайшему разочарованию, разглядеть преследователей мне не удалось. Один раз показалось, что я вот-вот увижу истинное лицо врага, но, увы, сделать это у меня так и не получилось. Как только я ни напрягал своё зрение, как только ни пытался его сфокусировать — ничего не происходило. Тёмные силуэты и тени мелькали где-то позади между деревьями, то ли стараясь окружить, то ли терпеливо выжидая, пока моё транспортное средство полностью выдохнется от галопа, которым мы мчались. А мчались мы буквально на всех парах — ни я, ни лошадь не хотели попасть во вражеский плен, а потому прикладывали все силы, чтобы этого избежать.
Для достижения большего эффекта, чтобы подбодрить Маньку и прогнать частицы страха из её и своего сознания, я подбадривал нас молодецкими криками:
— Давай, милая! Жми! Быстрее! Ещё! Ещё!!
В какой-то момент, продолжая громко кричать, я понял, что лошадь больше не сможет выдержать такой бешеный темп. И ей и мне была нужна небольшая передышка.
И, чтобы не загнать нас, я перешёл на другие команды:
— А теперь медленней! Не спеша! Вот так! Аллюром!
Что такое аллюр, я не знал. Точнее, может быть, когда-то и знал, но именно сейчас в это слово никакого другого смысла, нежели чтобы лошадь с галопа перешла на менее скоростной режим, я не вкладывал. Мне нужно было дать возможность Маньке отдохнуть.
Но опасность была рядом. Я её чувствовал. Обернулся, но, к счастью, немцев не увидел. А это значило, что время на отдых у нас ещё есть.
— Вот так, не спеша! Аллюром! Аллюром! Хочешь двигаться так? Ну, так и делай! Пусть будет аллюром, раз тебе так нравится. Только ты, Манька, давай скорей отдыхай, и дальше скачку устроим! Аллюром — оно, конечно, неплохо, но иногда для получения результата нужно и ускоряться! — продолжал я подбадривать лошадку.
Однако неспешный наш темп не мог длиться долго. Враг за это время изрядно приблизился, и я это вновь почувствовал, даже несмотря на то, что лица врага так и не увидел. Но сейчас мне это было и ненужно. Я знал, что он вот-вот сумеет нас захватить. А потому, что есть силы закричал:
— А теперь хватит отдыхать, гони! Быстрее! С прыжками! Гони, Манька! Аллюром! Гони, родненькая!!!
Вероятно, кричал я настолько громко, что именно мои собственные крики и вывели меня из сна.
Открыл глаза, и мир стал расплываться. Однако белые стены вокруг и каких-то стоящих возле меня людей всё же сумел увидеть.
«Больница? В смысле — госпиталь? После боя меня поместили в палату?» — не понял я и, шаря рукой по тумбочке, что стояла рядом, произнёс, обращаясь к стоящим вокруг силуэтам: — Товарищи, я дико извиняюсь, но не могли бы вы помочь мне найти мои очки?
Голос мой был еле-еле слышный. Да и голосом-то это можно было назвать с трудом. Горло, то ли от ранений и контузий, то ли от криков во сне, всё пересохло, поэтому я больше не говорил, а сипел.
Однако услышан, стоящими возле меня людьми, всё же был.
— Вот, держи! — раздался явно расстроенный, всхлипывающий девичий голос. Очень знакомый и очень родной.
А после этих слов чья-то рука передала мне искомое.
Надел кое-как на забинтованную голову очки и посмотрел на девушку. Как я и догадался ранее, голос принадлежал медсестре Алёне. Она стояла рядом с кроватью, на которой лежал я, а вокруг с открытыми ртами столпились раненые.
Я культурно кашлянул в кулак и, стараясь понять, что происходит, спросил:
— Так что вы, товарищ Клубничкина, говорите?
А та, ничего не ответив, вытирая слёзы, зарыдала навзрыд.
— Что? Что случилось?
— А то, что я думала, ты… А ты… аллюром! С ней! Да как ты мог⁈ — безутешно плакала Алёна.
Попытался вникнуть в смысл её слов и, ничего не поняв, сказал:
— Почему аллюром? Она так, наверное, и не умеет. Всё же — деревенская. Да и