class="p1">— Зеппельт, немедленно повторите команду ракетами об общем отступлении! Быстрее! И одевайтесь! Мы едем к Кригеру. Он сошёл с ума! — крикнул полковник, Вальтер Рёпке, наблюдая ошеломляющую картину, что происходила на поле боя.
Их, их собственная артиллерия, добивала свои же собственные войска.
Вначале наступление встало из-за артиллеристов противника. Но их пушки удалось подавить своей артиллерией и огнём танков. Затем наступление было остановлено снайперами НКВД, которых вскоре удалось ликвидировать. Затем перспективная атака остановилась из-за взвода солдат врага с противотанковыми ружьями. Пехоте и миномётам после штурма удалось их всех ликвидировать. Но и дальше начала происходить чреда неудач. Колонны так и не смогли прорваться к Новску. Когда казалось, что вот-вот передовые танки достигнут позиций русских и начнут утюжить их окопы, произошёл взрыв минного поля. Этим чудовищным взрывом было уничтожено чуть ли не половина войск. Другая же половина, оставшаяся, была ранена и деморализована. И вот сейчас те, кто смог выжить в творящемся там аду подвергались обстрелу своими же гаубицами и миномётами. И если с минометчиками связи из штаба не было, то вот с артиллерией проводная связь была. Правда была она не долго. Произошёл разрыв или диверсия русских. Связь с батареей была потеряна, и наладить её пока не получалось.
Конечно, можно было подождать, пока отправленные связисты проложат новую линию и свяжут штаб с артиллерией. Но в том-то и беда, что ждать было нельзя. Ожидание было в данном случае, буквально — смерти подобно. И смерти не противника, а смерти доблестных солдат вермахта. С каждой секундой, с каждым запущенным снарядом и миной, вверенных ему в подчинение военнослужащих становилось всё меньше и меньше.
И это надо было немедленно прекратить. Рёпке прекрасно понимал, что за провал наступления и за потерю своих войск, а также войск приданной ему танковой роты, придётся отвечать по всей строгости. Он уже это давно принял и совершенно не боялся трибунала. И всё дело в том, что он не собирался дожидаться этого самого трибунала, а как полагается действовать в таких случаях офицеру вермахта, добровольно, не запятнав честь, уйти из жизни.
Он и сейчас бы уже давно, это бы сделал, зайдя к себе в штаб и плотно закрыв за собой дверь. Для такого случая у него уже был заготовлен свой личный пистолет. Но спокойно уйти из этого несправедливого мира, в котором проклятые снайперы НКВД расстреливают танки и самолеты, ему не давала мысль о том, что сошедшие с ума артиллеристы и минометчики будут и дальше уничтожать солдат фюрера — своих камрадов.
А потому, перед тем как отправится в Вальхаллу, оставив этот мир позади, вначале он всё же решил заехать к артиллеристам навести там порядок и вполне возможно, прямо там, перед строем, сделать благо для Вермахта и расстрелять Кригера и его заместителя за тупость и бестолковость!
Стараясь сберечь каждую секунду, застёгивая на ходу кожаный плащ, Рёпке, в сопровождении своего адъютанта, выбежал на улицу, где их уже ждала машина.
Нужно было срочно спешить к батарее пока та не натворила ещё больше бед.
* * *
Артиллерийская позиция
Голова раскалывалась. И хотя я знал, что если сфокусирую зрение, то от напряжения боль в разы усилится, мне нужно было узнать, кто именно и какими силами направляется в сторону моих гаубиц. Сосредоточился и, вглядевшись вдаль, сразу же увидел машину. Из-за грязных очков, которые, как не протирай, всё равно оставались грязными, а также из-за мути в глазах, что не оставляла меня из-за постоянной боли, детально разглядеть, кто именно решил пожаловать к нам на «огонёк», я не смог. В машине, кроме водителя находились немецкие офицеры. Судя по марки автомобиля «Opel Olympia», а также по мотоциклу сопровождения, в котором сидели два солдата, к артиллерийским позициям решило прибыть какое-то большое начальство.
— Вот же чёрт! Принесло их на мою голову, — вздохнул я, старясь вспомнить, все ли винтовки у меня заряжены.
Вспомнил — все.
Да и два трофейных пистолета были тоже готовы к стрельбе. ТТ, к сожалению, пришлось выбросить, так как патронов для него не было. А искать подходящие по калибру патроны среди трофейного оружия, я попросту не мог — банально не было сил. Поэтому ограничился «Парабеллумом» и «Вальтером», которые забрал у уничтоженного офицерского состава.
Если же учитывать то, что в ранце у меня лежала дюжина гранат, то вполне можно было констатировать, что вооружён я был буквально до зубов. Вооружён и очень опасен.
Чтобы не вызвать серьёзного подозрения и «закосить» под раненого, согнулся и прилёг на шею лошади.
По-моему разумению, картина моего прибытия должна была выглядеть максимально правдоподобно — тяжелораненый солдат, на подвернувшимся под руку транспорте, едет в госпиталь. Ну, что тут необычного? К чему тут можно придраться и в чём можно этого раненого камрада заподозрить? Ведь он (то есть я) с честью выполнил свой долг и сейчас просто хочет залечить раны.
Впрочем, тут нужно заметить, что экспозиция, которую я собирался представить командирскому составу противника, по факту не была какой-то наигранной или постановочной. Ведь почти всё в моём алиби было полностью правдивым. Я действительно был тяжело ранен и действительно перемещался на ездовом животном, потому что идти толком не мог. Так что заподозрить во лжи меня вряд ли было можно, как впрочем, и в каких-то нехороших по отношению к ним намерениях.
Пока приближался, нет-нет да поглядывал, что происходит у гаубицы.
А там, из остановившейся машины вышли два офицера, водитель, и спешились два мотоциклиста. Присмотревшись, увидел, что офицерами являются один полковник, а другой оберст-лейтенант.
Они с недоумением смотрели на лежащие тела артиллеристов и, глядя по сторонам, очевидно, пытались увидеть напавшего на батарею противника.
И в конечном итоге, хотя они пока этого не знали, но им это удалось –увидели выезжающего из леса меня.
Правда вряд ли по моему виду они приняли меня именно за того самого врага-диверсанта, который умножил их артиллерию на ноль. Но так как вокруг больше никого в живых не было, разумеется, при моём появлении они насторожились.
Автоматчики навели на меня оружие, и когда я приблизился достаточно близко, один из них крикнул:
— Стоять!
— Лошадь стой, — прохрипел я, передав команду транспортному средству.
Манька была лошадкой послушной и, хотя вряд ли в своей жизни слышала немецкую речь, но интонацию, вероятно, в голосе уловила, а потому остановилась.
Я, абсолютно не притворяясь, морщась от боли, которая от каждого движения отзывалась по всему телу, попросил:
— Помогите слезть. Я сам