уже был накрыт ужин.
Рабурден сложил свое шмотье в узелок, а узелок привязал к длинной палке.
После ужина Николя Бютен поднялся первым.
— Так ведь карета, милый, только через два часа, — сказала ему супруга.
— Ну да, — ответил Николя. — Только Рабурден в Мирабо кое-кому задолжал — вот заодно и отдаст долги.
И он вышел, уводя с собой и мнимого коробейника — к огромной радости обеих женщин.
XIV
Куда ты меня ведешь?
Так спросил Рабурден, когда Николя Бютен не пошел по платановой аллее, за которой начиналась тропа через виноградники, а свернул в другую сторону, за дом.
— Мы пойдем в Ла Пулардьер кружным путем.
— А почему?
— По двум причинам. Первая: нам спешить некуда.
— А другая?
Николя от всей души рассмеялся:
— Все-то ты хочешь знать. Ну да ничего, мы же расстаемся — что ж, давай расстанемся добрыми друзьями, как были прежде, чтобы секретов друг от друга не иметь.
— Так в чем же дело? — спросил Рабурден.
— Жена моя, сам понимаешь, ничего не знает.
— Еще бы.
— И знать не должна.
— Ну и что?
— А люди в Ла Пулардьере не должны догадаться, что у господина Феро для меня есть деньги.
— Согласен. Что дальше?
— Так что мы идем не в Ла Пулардьер.
— Вот как!
— А на одну фермочку минутах в пятнадцати отсюда: там господин Феро назначил мне встречу.
— Так хозяева же что-нибудь прознают.
— А там никто и не живет. Хозяйка весной померла, муж с детьми уехал, а новые фермеры еще не приехали. Там-то наш господин Феро и будет ждать.
Все это было изложено самым спокойным голосом, и сообщники продолжили путь по тропке, которая вела на север по совершенно безлюдным местам.
— А как называется эта ферма? — спросил Рабурден.
— Сой.
— Странное название, — сказал мнимый коробейник настолько спокойно, что стало ясно: он ничего не подозревает о коварном озерке.
Они немного помолчали, и Николя спросил:
— А пистолеты ты взял?
— Да нет, — ответил Рабурден, — я их уже несколько месяцев с собой не ношу. Мы же договорились, что будем жить как честные люди.
— Это верно, да.
— Да и зачем нам оружие с собой? Себе же во вред.
— Правда, правда… Так ты их дома оставил?
— Да я и к тебе их не брал — лежат дома, в Марселе. А палка у меня крепкая, в кармане нож острый — если что, сгодится.
— А у меня и ножа нет, — сказал Николя. — Только эта тросточка.
И они пошли дальше.
Виноградники остались позади. Началось чистое поле.
Было темным-темно, хотя на небе сверкали звезды.
Но в южном небе нет сероватой прозрачности северного. Когда нет луны, оно здесь темно-синее, почти черное, несмотря на мириады сверкающих звезд.
Время от времени Николя Бютен беспокойно озирался — быть может, опасался, нет ли в поле какого-нибудь припозднившегося крестьянина.
— Что-то долгие у тебя пятнадцать минут, — прервал молчание Рабурден.
Николя протянул руку:
— Видишь вон там, впереди, дубовую рощу?
— Вижу.
— Ферма прямо за ней.
— А…
— Там, в роще, меня и подождешь. А ферма еще шагах в ста.
У опушки рощи поле перешло в дикий луг, поросший вереском и лавандой, а тропка стала совсем узкой. Рабурден пошел по ней первым.
Тогда Николя Бютен немного приотстал, отвинтил от тросточки набалдашник, а на его место приладил медный шар, который лежал у него в кармане.
Они вошли в рощу.
Там было совсем уже темно.
Рабурден остановился.
— Пусть меня повесят, — воскликнул он, — если я вижу рощу!
— Сейчас увидишь, — ответил Николя. — Но сперва…
Он шагнул ближе к Рабурдену.
— Сперва что? — спросил тот.
— Сперва потолкуем малость.
— Ты же…
— О серьезных делах потолкуем, — сказал Николя Бютен вдруг резко и властно.
Рабурден содрогнулся:
— Ты это чего?
— Дурную ты, друг, со мной игру играл!
— Я?
— Ты хотел меня своей песенке обучить.
— Так это только чтобы быстрее получить, что причитается…
— Так со старшими не поступают.
— Да брось ты!
— А кто так поступает, тех наказывают смертью.
Рабурден подумал, что у Николя под курткой пистолет, и отскочил.
Но Николя протянул руку и наставил на Рабурдена свою тросточку.
— Ты что, шутишь, что ли? — спросил тот все еще испуганно.
— Да нет, не шучу. Вот смотри.
Тут Николя нажал какую-то потайную пружину под шаром, и раздался слабый свист.
Рабурден страшно закричал и упал, как подкошенный.
— Вот так, — тихонько сказал Николя Бютен. — Хорошая вещь, духовое ружье: все сделает как надо, а шума никакого.
Он наклонился над Рабурденом. Тот лежал плашмя на земле.
Пуля, вытолкнутая сжатым воздухом, попала ему прямо в грудь.
— Только бы кровью не замараться, — прошептал Николя.
И поднял могучими руками тело бывшего друга.
Пропасть Сой была оттуда в двух шагах, ночь темна, кругом ни души.
Через пять минут Николя бросил Рабурдена — то ли мертвого, то ли раненого без сознания — в тихое озерко, которое никогда не отдает обратно того, что получает.
Ночь темна, кругом ни души
"С Рабурденом мы квиты, — усмехнулся Бютен. — А теперь пора и к советнику".
Бездна распахнулась, сомкнулась — и от Коробейника не осталось и следа.
XV
Между тем советник Феро дожидался прихода Николя Бютена.
Утром советник вышел от нового хозяина Ла Бома в глубоких раздумьях.
У Николя были слезы на глазах; с великим отчаяньем он говорил о человеке, которого не может прогнать от себя, не заплатив.
Иногда тот, кто хочет доказать все, не доказывает ничего.
Николя не подозревал, что добился именно такого результата.
Сперва он добился полного доверия господина Феро, но потом чуть-чуть пережал, играя горе, и старый прокурор ушел домой не без некоторых подозрений.
"Да, — думал он, — капитан Фосийон был казнен, но его преступление — политическое, а казнь за политику никого никогда не позорила. Что далеко ходить: ведь и жена его прожила долгие годы, окруженная всеобщим почетом, и дочь нашла жениха, и во всем Марселе — городе роялистов — не найдется никого, кто не считал бы капитана Фосийона мучеником. Отчего же сын его сменил имя? Отчего не хочет, чтобы жена его знала правду? Отчего так боится угроз человека, которого я сейчас видел?"
Советник задал себе все эти вопросы и пришел к такому решению: не отдавать всю сотню тысяч разом, хотя она и лежала у него в бумажнике.
Итак, советник Феро терпеливо дожидался, когда же явится к нему новый сосед, господин Николя Бютен.
Николя явился вовремя.
— От восьми до девяти, — говорил ему старик.
Николя пришел без четверти девять.
Он был один.