так и в общекультурной сфере, что объяснялось также отсутствием переводов работ Фрейда на первом этапе рецепции. Но вместе с тем многие писатели воспринимали его с большим энтузиазмом. Интерес к психоанализу проявлялся главным образом в интеллектуальных кругах, где первую скрипку в то время играл А. Бергсон, чьи труды в некоторых отношениях были аналогичны изысканиям венского мыслителя, образуя национальный вариант исследований бессознательного[325], который к концу второго десятилетия века был значительно усилен аналитически-рефлексивным романом М. Пруста, где также был сделан упор на репрезентации бессознательного в его связке с сексуальностью. Этот начальный литературно-философский этап рецепции психоанализа, отличающийся определенной самостоятельностью интеллектуального поиска, готовил почву для последующего периода, характеризующегося ростом внимания к самому учению Фрейда, когда к активному восприятию психоанализа подключается группа сюрреалистов во главе с А. Бретоном. При этом большинство французских врачей-психиатров относились к венской интеллектуальной моде более чем сдержанно, что объяснялось также влиянием национальной научной школы невропатологии Ж. М. Шарко, у которого, как известно, учился Фрейд. Таким образом, отношения основоположника психоанализа с Францией определенное время оставались амбивалентными, развиваясь под знаком враждебности и непонимания[326].
Психиатр А. Эснар, один из пионеров в рецепции нового учения во Франции, состоявший с 1912 года в переписке с Фрейдом и опубликовавший в 1914 году совместно с Э. Режи работу «Психоанализ неврозов и психозов», объяснял это неприятие попыткой внедрить доктрину Фрейда в мир психологии. Но и он не был лишен известной доли скептицизма. Так, позже, в 1921 году он скажет, что психоанализ отмечен «германской философией» и что он ускользает от «всякого научного контроля»[327]. В 1924 году в предисловии к специальному выпуску журнала «Le Disque vert» под названием «Французское научное мнение и психоанализ» он заявит, что, несмотря на учебу у Шарко, Фрейд в своих сочинениях «достаточно далек от французского ума»[328], то есть от латинского духа меры и ясности. Напомним, что во Франции, начиная с Э.‐М. де Вогюэ, Достоевскому также отказывали в чувстве меры, обвиняя в «чрезмерности».
Однако область применения психоанализа, представленная литературой, точнее литературной критикой, приобретает во Франции особое значение, поскольку психоанализ был введен во французскую культуру именно благодаря литературе, а не так, как в других странах, через медицину и психиатрию. Это объясняет специфический французский подход, более чувствительный к вопросу о языке и его роли в лечении, который нашел свое выражение в работах Ж. Лакана и второго поколения французских психоаналитиков.
Для нашей темы необыкновенно существенным оказывается то обстоятельство, что появление первых переводов из Фрейда на французский язык, благодаря которым психоанализ вошел в моду, совпало со второй волной интереса к творчеству Достоевского, которая буквально захлестнула литературную Францию в начале 20‐х годов в связи с празднованием столетия русского писателя. Юбилею была посвящена характерная подборка в журнале «Nouvelle revue française» (№ 101, 1922), где во французском переводе вышли «Два письма» Достоевского, а также статьи А. Жида «Достоевский», Ж. Ривьера «О Достоевском и непостижимом» и перевод работы Л. Шестова «Достоевский и преодоление самоочевидностей». При этом предыдущий номер журнала (№ 100), который позиционировал себя именно как рупор новой литературной Франции, чуждой как крайностям художественного авангарда, так и обыкновенному консерватизму католической литературной традиции, открывался статьей знаменитого писателя-унанимиста Ж. Ромена (1885–1972) «Обзор психоанализа»: с нее начинается триумфальное шествие учение Фрейда во французской культуре, знамя которого вскоре будет подхвачено сюрреалистами. Ромен с известной долей иронии пишет о новой моде, пришедшей в парижские салоны после увлечения теорией относительности Эйнштейна. Так в новом зимнем сезоне «вытесненные влечения» (tendances refoulées) становятся главной темой для светской беседы, дамы рассказывают свои сновидения. Немаловажно, что инициатором перевода Фрейда в издательстве Г. Галлимара был А. Жид, один из главных, после Вогюэ, заступников Достоевского во французской литературе, которая не сразу приняла его новаторство в изображении человеческой психологии. Теория Фрейда шокировала изысканный французский ум не только отсутствием логики, но и грубой формой выражения его психоаналитического метода, заключавшейся в новой терминологии, связанной главным образом с догмой пансексуальности. Точно так же психологические открытия Достоевского не укладывались во французские представления об изящной словесности, требующие картезианской ясности изложения и логичности персонажей.
Но тот же Вогюэ в «Русском романе» (1886) заявлял:
Среди бесчисленных лиц, изобретенных Достоевским, я не знаю ни одного человека, которого не мог бы потребовать к себе Шарко на том или ином основании[329].
Отсылка к Шарко здесь имеет важное значение, как замечает Ж.‐Л. Бакес в комментарии к новейшему критическому изданию «Русского романа», поскольку Вогюэ, считая героев Достоевского безумными, вовсе не обвиняет автора в создании абсурдных персонажей, а предполагает их дальнейшее научное объяснение. Эту мысль Вогюэ развивает в предисловии к роману «Идиот» (1887), утверждая, что «не найдется более увлекательного чтения для врача, психолога или философа» и что подлинный интерес роман вызовет лет через пятьдесят, когда с развитием науки о человеке из общеупотребительных словарей придется убрать много старых слов, «слишком узкие значения которых не отвечают больше состоянию нашего знания, — и в первую очередь слова безумный, безумие»[330], каковыми, по его мнению, современный французский читатель будет характеризовать персонажей и события, наполняющие этот роман. В современном психоанализе, как известно, слово «безумие» почти не используется, его место давно занял термин «психоз».
Однако по мнению французов ни «русский мужик» Достоевский, ни «венский еврей» Фрейд не изобрели ничего нового, чего бы не было во французской культуре, они лишь поразили мистической силой и глубиной своего анализа. Так, например, Эснар говорит о мистической смелости Фрейда, Вогюэ — о мистическом реализме Достоевского. В отношении новаторства Фрейда это мнение прослеживается в ряде высказываний французских писателей в уже упомянутом журнале «Le Disque vert». В частности, его предтечами, открывшими сферу бессознательного в художественной форме, называют Стендаля, Бурже, Пруста, Барреса, а также Ницше, По и Достоевского. Таким образом, Достоевский и Фрейд оказались в одной культурной «связке»: французский перевод «Введения в психоанализ», выполненный еврейско-российским переводчиком С. Янкелевичем (1869–1951) и авторизованный автором, вышел в свет в том же юбилейном 1921 году. То есть с начала 1920‐х годов в мире французской литературы имена Фрейда и Достоевского как первооткрывателей сферы психологического бессознательного оказались связаны невидимой нитью, несмотря на то что знаменитая статья Фрейда «Достоевский и отцеубийство» (1928) стала широко известна во французском переводе Ж.‐Б. Понталиса лишь в 1973 году и с тех пор издается в качестве предисловия к роману «Братья Карамазовы» в издательстве «Галлимар» в коллекции карманного формата