еще и моложе меня раза в два.
Услышанное не могло не радовать. Я-то переживал, что доставил квартирной хозяйке неприятности, а здесь так, мелочи. Подумаешь, из контрразведки пришли, поговорили. У нас — хоть в Москве девятьсот двадцатого года, хоть две тысячи двадцать первого, неприятностей было бы больше.
— Ты, наверное, есть хочешь? — поинтересовалась Галина Витальевна.
Есть мне и на самом деле хотелось, но просить хозяйку меня покормить не решался. Скорее всего, у нее у самой есть нечего.
— С хлебом у меня плохо, а так ничего, жить можно, — сообщила хозяйка, начиная собирать разбросанные по комнате детали одежды. — Мы по весне огород вскопали, картошечку посадили, морковку, а потом весь урожай мне одной достался.
Галина Витальевна вздохнула.
— Что-то случилось? — поинтересовался я, ожидая услышать нечто печальное для хозяйки, но меня абсолютно не касающееся.
— Не знаю, как и посмотреть, — повела хозяйка плечами. — С одной стороны, очень все хорошо, а с другой — грустно. Андрюшечка же механиком авиационным служил, а механик он хороший, любой самолет починить сможет, так его англичане к себе на службу зазвали, предложили в Англию переехать. Он им — только вместе с мамкой. А те говорят — с мамкой, так с мамкой, места на корабле есть. Так что уехали они еще в июле, и как я одна буду, ума не приложу.
Андрюшечка — это тот легендарный племянник, о котором Галина много раз говорила, но которого я ни разу не видел. А ведь не упомянула ни разу, чем занимался племянник. А может, просто значения не придала?
— Володя, а ты картошку жареную будешь есть? — поинтересовалась Галина, застегивая последние пуговицы.
Жареную картошку?! Чего тут спрашивать? Я бы картошечку и вареную ел, а уж жареную-то сто лет не пробовал. Ну, может не сто, но года полтора точно.
— Правда жарить придется на китовом жире, — загрустила хозяйка. — Андрюшка, когда уезжал, две большущие банки притащил. Одна уже кончилась, а второй до весны хватит.
Да хоть на машинном масле. Я бы и такую съел. А на китовом жире это даже интересно.
Галина Витальевна перебралась на кухню, я за ней. Наблюдая, как женщина ловко и экономно счищает кожуру, спросил:
— Галь, а ты из городской библиотеки никого не знаешь?
— Директора знаю и все. Платон Ильич тоже в благотворительное общество входил.
— А где он живет, не помнишь?
Галина Витальевна задумалась, однако это не помешало ей порезать картошку, и поставить на примус сковороду. Ишь, у нее и бензин есть. Не иначе тоже племянник помог.
— Точно не скажу, но где-то на Воскресенской. Да, точно. Дом у него такой, скромный, стоит слегка наособицу, а за домом роща. Не знаю, может деревья уже на дрова срубили, но в прошлом году была.
Дом наособицу — это хорошо. И для английского агента, и для меня. Меньше шума будет. Хотел сказать «Галя, ты гений», но не стал, чтобы не привлекать внимание. Я его и без этого привлек.
— А зачем он тебе? — спросила хозяйка, вытаскивая из кухонного шкафа стеклянную банку и зачерпывая ложкой комок желтоватого жира.
Запах от растопленного китового жира шел не очень приятный, но терпимый, я думал, что будет хуже.
— Сама-то банка здоровущая, фунтов на двадцать, а я, чтобы каждый раз ложкой не лазать, понемногу и перекладываю, — пояснила Галя, начиная высыпать на сковороду картошку. — Так ты не сказал, зачем тебе Платон Ильич-то понадобился? Или думаешь, что он тебя в контрразведку и сдал?
— Да нет, я так не думаю, точно знаю, кто меня в контрразведку сдал. Просто повидаться думал, узнать, как он теперь.
— Да как все, — пожала плечами квартирная хозяйка. — Платон Ильич честнейший человек. Он на свои деньги для общества книги покупал, нам для вязания нитки заказывал.
— Для вязания? — не понял я.
— Ну да. Женщины чулочки там вязали, носочки, варежки всякие, потом все это на благотворительном аукционе продавали, а все деньги в пользу Сиротского приюта перечисляли. Понимаю, сейчас это все смешно звучит, но тогда казалось — важное дело делаем.
— Почему же смешно? Война закончится, снова станешь чулочки вязать, чтобы в детские приюты их отдавать.
— Скорее бы, — вздохнула Галина. — Мне-то грех жаловаться, живу лучше других. Когда Настасья с Андрюшкой уезжали, они мне еще и свой дом отдали — мол, делай что хочешь. Так я его продала. Денег, правда, с гулькин хрен выручила, но хоть какие-то.
Пошевелив картошку, от которой разносился божественный аромат, перекрывший запах китового жира, хозяйка посолила ее, а я вспомнил, что в кармане шинели осталось несколько сухарей, прихваченных на всякий случай.
Сбегав в прихожую, притащил их и положил на стол.
— Вот, моя доля, — скромно сказал я.
Галина Витальевна оставила в покое уже почти поджарившуюся картошку и как-то благоговейно взяла сухарь, с наслаждением его понюхала:
— Ух ты, настоящий! А мы здесь уже и забыли, как настоящий хлеб пахнет. Я раньше пироги пекла или хлеб, но мука давным-давно не продается, а в покупной хлеб всякую дрянь добавляют — не то костную муку, не то опилки.
Мы ели жареную картошку, черпая ее ложками, прямо