он попробовал лететь, а не идти, и это получилось гораздо искуснее, будто бы он всю жизнь только и занимался тем, что парил в воздухе, как альбатрос.
Ощущение полёта немного позабавило его, оно казалось таким близким, столь привычным, что вызывало острую режущую боль в груди от тоски, что когда-то это было недоступно. Но требовалось лететь, куда — неважно, просто к небесам.
Пролетая под озарёнными тусклыми лампами коридорам, краска со стен которых свисала, словно ветви лишайника, гроздьями или мохнатой бородой, он видел своё отражение в выщербленном кафеле, местами испачканным чем-то прозрачно-алым. Со стороны он, оказывается, более всего походил на человеческое создание, тонкое, прозрачное, светловолосое и ясноглазое. Надетый на нём хитон слегка напоминал погребальный саван, но его это не смущало: жить можно.
Вдоль стен, однако, тащились какие-то страшные тени, и их поведение было явно угрожающим. Бесформенные балахоны медленно и мерно надвигались на него, и он заметался между потолком и стенами, не зная, куда скрыться от безмолвного зовущего взора этих теней.
— Улетай, крошка, это же дагоны! Дагон догонит — и съест. Они любят таких, как ты, невылупившихся, — раздался голос из пустого пространства.
Быстро оглядевшись по сторонам и не обнаружив источника звука, он полетел вперёд, слишком сильно разогнался на повороте, ненароком пролетев сквозь стену. Вот он как умеет! Теперь никакие дагоны его не поймают. А кровожадное урчание меж тем раздавалось всё ближе и ближе, и чёрные балахоны тянули когтистые руки через обшарпанную стену здания.
— Отлети повыше на безопасное расстояние, там они не смогут тебя достать, — посоветовал тот же невидимый голос. — Летать они не умеют.
Быстро вознёсшись к начинающим багроветь облакам, он оглядел город внизу. Медленной пёстрой рекой тёк поток автомобилей, периодически замиравший в пробках, сквозь зелёную взвесь парковых деревьев куда-то спешили одиночные бегуны и собачники, витрины магазинов разгорались, отдавая неоновое мерцание ночи, а на широкие просторы грязных дворовых площадок выходили ночные дворники, неутомимые сторожа красоты и борцы за чистоту и сияние этого мира. Мимо проносились поливальные машины, освежая асфальт живительной влагой, напитывая его защитным слоем от пыли и грязи.
Сделав в воздухе бочку с разворотом, он задумался о том, откуда же всё-таки взялся. Люди внизу, судя по всему, не замечали его, всё так же неторопливо поспешая по собственным ежедневным делам. Голуби, вороны и другие птицы, пролетавшие мимо, слегка шарахались в стороны, будто приметив какого-то призрака.
«Призрак? Может, я, на самом деле, и есть призрак? И тогда бы это упростило понимание моей картины мира», — подумал он.
Опустившись наземь, он медленно побрёл в ночь, разглядывая витрины магазинов, вглядываясь в лица людей, в попытке различить кого-нибудь знакомого. Он шёл, внимательно смотря на людей. Длинные волосы, пегие волосы, каштановые волосы, короткостриженные, рыжие. Веснушки, аквамариновые глаза, блистающие, как звёзды, изумрудные очи. Облака парфюма, наплывающие друг на друга. Готы, эмо, металлисты, модники, стильные люди, неопрятные люди — и никто не узнавал его, ни один!
Грустно сложив за спиной крылья, он забрёл в какое-то уютное кафе. На окнах струились прозрачные бирюзовые занавеси, вдоль стен стояли нескончаемые ряды книжных полок, заполненные литературой самых разных жанров — от беллетристики до публицистики. Под потолком висела хрустальная люстра, с лампочками в виде канделябров, к стенам крепились бра, сделанные в подобном же стиле. Уютные столики красного дерева с резными ножками, выполненными в виде грифонов, русалок и химер, были украшены плетёными скатертями, сделанными из похожего на бамбук материала. Вкруг них расположились стулья, сделанные точно в таком же стиле, да ещё и обитые бархатом.
— Что вам угодно? — К нему подошла официантка с волосами, забранными в два чёрных задорных хвостика.
Её накрахмаленный передник идеально сочетался с костюмом старинной английской горничной. Два живых чёрных глаза блестели из-под вихрастой чёлки.
— Вы меня видите? — спросил он, немало удивившись.
— Да, — кивнула она, — вам повезло, что вы забрели сюда. Обычно, такие, как вы, неоперившиеся, легко достаются на корм дагонам. Но здесь вы можете чувствовать себя легко и свободно. Вы не хотите есть? Обычно, всех вновь прибывших очень сильно терзает информационный голод.
— Меня волнует кто я, как здесь оказался, кто такие дагоны, и что мне делать дальше, вы не подскажете?
— Сию минуту, — сказала она, и, отвернувшись, ушла.
Через несколько томительных минут она вернулась с подносом, на котором лежал толстый талмуд, одно письмо и розовый листок.
— Как будете оплачивать?
— Э-э-э… но у меня ничего нет.
Она терпеливо улыбнулась.
— За информацию платят временем. Вы готовы к процессу снятия со счёта вашего персонального времени?
Помедлив, он кивнул. Всё равно его съедят дагоны, если он не узнает, что они такое.
Оголив его запястье, девушка быстро провела рукой по едва различимой вене. Оттуда брызнула красная лента, состоящая из маленьких картинок, видимо, его потерянных воспоминаний. Он ощутил себя ещё более лёгким и невесомым.
Довольно улыбнувшись, официантка сказала:
— Оплата произведена по всем правилам. Приятного аппетита.
Он начал с розового листка. Это оказалась записка, торопливо сделанная женской рукой, вернее, её обрывок:
— …дня ни в коем случае не проходите по Парковой, с левой стороны ожида…
Это ничего ему не объяснило.
Письмо оказалось без надписанного адреса. Внутри конверта лежала пергаментная бумага, на которой было написано всего два слова: Менсус Сильано.
В талмуде же описывались жуткие твари: дикие вырги, высасывающие костный мозг у заснувших на парковых скамейках неосторожных прохожих, кровожадные ыыыргалы, высасывающие кровь исключительно женщин, карригоры, гиганты, нападающие с последним лучом рассвета, пронзая сердце жертвы, чтобы похитить её душу, и дагоны, существа призрачного мира, охотящиеся за душами, которые ещё не определились, куда они попадут — отправятся ли в Путь, останутся Здесь, или же станут блуждать. Что дагоны делают с этими душами — о том здесь лучше умолчать, настолько это ужасно. Менсуса — как он понял, его зовут именно так, — аж передёрнуло.
Встав, он сдержанно раскланялся с гостеприимной официанткой, искусственная улыбка которой уже не казалась ему такой приветливой. Струны ветра, натянутые на его крыльях, зазвенели — теперь он понял, как люди лишаются воспоминаний при перерождении: просто отдают их в обмен на необходимую для выживания информацию в таких вот кафе данных.
Куда держать путь дальше, Менсус? Ты знаешь не более, чем ведал до этого, и путь твой не предопределён. Будь здесь хотя бы какой-то проводник, тогда можно было бы говорить о путешествии, но здесь пусто и тихо, и неясно, что делать, кроме того, что необходимо бегать от дагонов.
Издалека до него донёсся чей-то тихий плач. Так могла бы звучать