арфа, если бы пальцы ветра нежно перебирали её на минорных нотах. Взлетев, он направился к источнику звука.
Звук исходил из леса. Менсус замер, ослеплённые ужасающим зрелищем: человек взобрался на крутую скалу, нацепил на шею верёвку, привязанную к ветвям расположившегося чуть выше дерева, и приготовился прыгать. Увидев ангела, человек, однако, замер.
Протянув вперёд руку, Менсус медленно подлетел к самоубийце и погладил его по голове.
— За что ты так казнишь себя? В этом мире нет ничего более непоправимого, чем самоубийство, ты должен бы это знать — вон, какой взрослый.
— А ты кто такой?
— Я — Менсус, и больше я ничего о себе не знаю. Зачем ты решил свести счёты с жизнью?
Висельник заплакал. До слуха Менсуса вновь донеслись звуки арфы.
— Понимаешь, вчера утром я, как обычно, сел на мотоцикл, решил прокатиться на своей любимой скорости, но, проезжая мимо парка, сбил человека. Насмерть, кажется. Он сейчас в реанимации, а я стал убийцей, и я никогда себе этого не прощу!
Менсус вновь погладил незнакомца по голове и молвил:
— Ты не прав! Во-первых, ты раскаиваешься, и это уже хорошо для твоей души. Во-вторых, я думаю, он бы простил тебя, ведь у тебя такие грустные глаза и такое доброе сердце. Ты не хотел зла. Думаю, он уже простил тебя. А теперь вылезай из петли, потому что на этот раз ты на самом деле рискуешь совершить непоправимое, а этого делать ни в коем случае нельзя. Тебя съедят. Здесь есть дагоны, ты их не видел, но они обязательно съедят тебя. Пойдём. Всё будет хорошо.
Висельник подал руку Менсусу, и тот отвёл его до самого дома, уложил спать и накрыл одеялом. Вдруг что-то дёрнуло его, и он оказался всё на том же столе, только не помнил ничего из того, что произошло с ним в бессознательном состоянии.
Над ним склонились уставшие врачи, сутки боровшиеся за его жизнь.
— Говорить можете?
— Да, — пророкотал он. — Только ничего не помню, ни своего имени, ни как я здесь оказался.
— Вас зовут Менсус Сильано, мотоциклист, который сбил вас, ждёт в коридоре, чтобы, по его собственным словам, «вымолить прощения на коленях».
— Да? Пусть же войдёт.
В отделение реанимации вошёл понурый молодой человек с многочисленными кровоподтёками на лице и теле, а также следом верёвки на шее. При виде Менсуса глаза его широко распахнулись:
— Так это были вы!
Менсус удивился ещё больше.
— Где я был? Я всё это время провёл без сознания, и даже не помню, кто я.
— Вы же Менсус! Это вы спасли мне жизнь!
— Я не мог этого сделать, напротив, мне сказали, что это вы чуть было не отняли мою. Но я вас не виню, по вашим глазам видно, что вы хороший и отзывчивый человек.
— Спаситель! — Неудачливый мотоциклист со слезами на глазах бросился обнимать руку Менсуса.
Менсус лежал на спине, ощущая безграничное счастье от чего-то, чего он сам не помнил, и пытался воспринять бессвязное бормотание мотоциклиста об ангелах и дагонах. А в воздухе медленно кружилось белоснежное пёрышко, и арфы ветра звучали где-то вдалеке, превращаясь в бессвязный, но такой драгоценный шум жизни.
Тень того мира
Ночь принесла неожиданное похолодание. Никто не мог подумать, что сентябрь так жестоко посмеётся над обитателями небольшого английского городка. Пурга закружила-завертела свои снежные прялки, повела хороводы снежинок, и льдистые солдаты штурмовали озёрную гладь. День померк, поблёк, растеряв все свои краски, и только тонкое кружево метели, белое пустынное марево, расцвечивало его. Ходить по озёрной глади всё равно не получалось, поэтому соседняя деревня оказалась парализована этим неожиданным льдистым покровом. Судоходство прекратилось вовсе, а в обход, по снежным развалам, никто брести не хотел. Многие подхватили в этот день простуду и остались сидеть дома, не чувствуя аромата наступающей зимы, не осязая запаха первого снега. Их тоскливые глаза провожали торопящихся на работу коллег и просто случайных знакомых. А ветер танцевал в ветвях ив, окутывая мир серебром, превращая эти места в магические урочища. Прекрасный сосновый бор стал подобен гардеробной какого-то великана, носящего исключительно белые и пепельные одеяния.
Джон Доу тоже спешил на работу. Он опаздывал, как и всегда. Безразличие и холодность этого мира угнетали его романтическое воображение, а работа учётчиком ещё более распаляла дух. Он роптал на небеса, а небеса посылали кружащиеся потоки снега, утопив город в белой стоячей воде. Джон с досады пнул ближайший сугроб, и что-то блестящее вылетело из него, что-то, что было оформлено в розовато-голубых и даже изумрудных тонах. Попытавшись рассмотреть, что это такое, он обнаружил, что это бутон какого-то неведомого ему растения. Пожалев бедный цветок, такой же неприкаянный в этом ледяном мире, как и сам Джон, молодой человек засунул его за пазуху, и ещё медленнее поплёлся на работу.
Начальник Джона, Антон Складоски, был очень зол. Он так и сказал:
— Я очень зол. И это последний раз, когда вы опаздываете на работу. Следующий будет последний — и ищите потом достойную себя профессию сами. Тоже мне, кандидат философских наук. Кому вы нужны — пустобрёх и пустослов. Немедленно за бумаги — грядёт полугодовой отчёт! И перестаньте смотреть на небо. Бесплатный душ с небес не заменит вам горячую ванну, грязнуля, что у вас на лице за мерзкие зелёные пятна?
Джон прикоснулся рукой к своей щеке. Он и забыл, как сегодня утром пытался запечатлеть весну, рисуя ландыши на небольшой холсте. Он хотел подарить эту картину Катарине, своей давней невозможной любви. Впрочем, Катарина счастливо собиралась замуж, и её не интересовали такие мелочи. Увы, она была слишком прагматична, чтобы упустить своего принца на золотом «мерине».
Работая учётчиком, Джон получал столько-то евро и ещё немного центов, но этого было мало, чтобы удовлетворить постоянно растущие аппетиты Катарины. Ох, девушки, что же вы обращаете внимание лишь на материальные блага, вместо духовных достоинств?
Сняв пальто и небрежно накинув его на спинку стула, Джон прошёлся по кабинету, поздоровался с коллегами, такими же неудачниками, как он, сел на своё место, потом вдруг порывисто вскочил, достал из кармана пиджака помятый цветок, нежно отогрел его дыханием и поставил в стакан с водой на столе, любуясь и умиляясь внезапному чуду. Цветок унесло откуда-то вместе с корнями, поэтому Джон планировал пересадить его в горшок, чтобы чудесное растение выжило, став отрадой его печальных дней.
Подперев подбородок кулаком, он мечтательно смотрел на цветок, так, будто бы тот был прекрасной девушкой. Его лилейная стройность поражала воображение. Взяв карандаш и случайную бумажку, он набросал