наоборот, гораздо тоньше медвежьих.
— Или они просто длиннее, а толщина такая же? — По неискоренимой привычке, он рассуждал вслух. — А вы как думаете?
Девушки только кивали и пожимали плечами. Особо расходящихся мыслей они не имели. Михаил померил ширину ступни и присвистнул от удивления.
— Пожалуй, даже толще.
Мужчина задумался. Очень хотелось узнать размеры добычи. Но искать рулетку в потёмках, потом пробовать разобраться с цифрами при свете луны… Возиться с факелами при отсутствии электричества тоже желания не было.
Михаил решил сделать это завтра, а пока замерить шагами. Длина зверюги от носа до копчика получалась шесть шагов, это почти четыре метра. Более низкий круп ровно три шага, а в холке ещё на шаг больше. В метрах, соответственно: почти два и два с половиной.
Ольга покачала головой:
— М-да! Машка просто ребёнок по сравнению с этим гигантом.
— Ага, — согласился Михаил. — И теперь большой вопрос: что нам делать с этой большой тушей? По нормальному, надо его разделать. Будет собачкам пропитание.
— А не по нормальному?
— А не по нормальному, оставить тут и пусть грызут, кто хочет. Можно попробовать утащить его волоком на край леса. Это как вариант, чтобы не начинали грызню у нам под окнами.
Ольга покачала головой.
— Вряд ли сможем утащить. Самый здоровый бык весит больше тонны. А этот гораздо крупнее быка.
— Дилемма… — Хмыкнула Ира.
— В смысле?
— В том смысле, что, либо мучиться всю ночь, разделывая тушу. Либо мучиться всю ночь, слушая концерт под окнами. Падальшики найдутся быстро. Насколько я помню, запах крови звери слышат за несколько километров.
— Да пошло оно! — Психанул Михаил. — Всё! Вырезаем стрелы, а потом — будь, что будет!
— Шкуру тоже не берешь? — Удивилась Ольга.
— Не-а!
— С чего бы вдруг?
Михаил начал загибать пальцы:
— Во-первых, кто её разделывать будет? Мне не интересно, а вы сейчас не в том состоянии. К тому же, делать это на морозе нереально, а в доме испоганим всё.
Ольга хотела его перебить, но Михаил остановил её движением руки:
— Можно было бы бросить прямо так до весны. Зима, мороз и всё такое… Но есть во-вторых. А именно, состояние шкуры. Вы заметили, что наша добыча, скажем так, худощава?
— Хочешь сказать, что это голодный медведь-шатун?
— Как вариант. Если медведь не набрал жирка, то он может так и не лечь спать. Или встать посреди зимы. Машка с медвежатами исчезла ведь. Я думаю, что дрыхнут они в своей пещере. Может, и этот гигант должен спать, но что-то пошло не так. Сала у него нет. Под шкурой сразу рёбра. На брюхе и заднице тоже ничего. Разве что горб. Но очень уж он жидкий. Впрочем, я это к чему?
— К чему? — Повторила вопрос Ира.
— К тому, что у голодающего зверя шкура облезает. Плохая шкура. Видите, какими клочками топорщится?
Девушкам оставалось только покивать.
— Давайте, шагайте в дом. Не мёрзнете здесь. — Скомандовал мужчина. — А я закончу и приду.
Ольга протянула руку:
— Стрелы давай сразу, мы их отмоем.
— А, это сейчас.
Когда жёны ушли домой, он, по уже установившейся традиции, принялся вырезать трофеи: когти и клыки. Сами собой в голове закрутилась мелодия Охотника. И, пока отрезал гигантские когти и выбивал зубы, достойные саблезубого тигра, продолжал бурчать под нос:
Не знаю, что я встречу,
Но я ношу с собой
Один патрон с картечью,
Другой патрон с мечтой.
Па-па. Ба-па-а-а.
Погода злится.
Па-па. Ба-па-а-а.
Гроза грозится.
Па-па. Ба-па-а-а.
Гроза грозится,
Как говорится — быть беде.
Но смелое сердце врага не боится,
Но смелое сердце врага не боится,
И друга не бросит в беде.
Других слов он так и не вспомнил, и песенка повторялась на этом отрывке, как заезженная пластинка. С этой песенкой и зашёл в избу.
— Ты чего так долго? — Встретили его упрёком жёны. — Мы поняли, что решил затрофеиться. Но слишком уж долго.
— Да вот. Распотрошил немного. Держите.
— Фу-у-у!
Ирина рванула к раковине. Рвотные позывы отпустили её только через несколько минут. Тогда и смогла поинтересоваться:
— Что это за гадость? Ты ж ведро испакостил.
Ответила Ольга, разглядывая желтовато-белесую колышащуюся массу:
— Как я поняла, это медвежий жир.
— Угу, — подтвердил муж. — Полезный весчь. Ожоги в детстве лечили и простуду.
И добавил:
— Надо только перетопить.
Продолжил, уже помыв руки от жира:
— А ведро отмоется. Вы лучше разрешите загадку, как вы оказались позади меня? Вы же на лестнице стояли.
— Сапегин, не тупи. Тебя, вроде, по голове не били. Просто вышли из подвала.
Ира кивнула:
— Мы пробовали прицелиться от крыльца, но ракурс не тот. Вот и прошли через отопление.
— Между прочим, знаешь, как трудно с животом спускаться по той лестнице? А мы ещё и спешили. Никакой благодарности. Хоть бы похвалил.
Михаил отвесил шутовской поклон и заголосил:
— Вот спасибо, так спасибо! Расспасибное спасибо! Спасительницы вы мои! Как бы я без вас! Охотницы! Афродиты!..
У девушек обиженное выражение постепенно сменялось на весёлое. Наконец, не выдержали и фыркнули.
— Всё, прекращай.
— …Боевые вы мои подруги! Дайте я вас разлобызаю!
Закончил Михаил по инерции и полез целоваться.
— Прекращай, говорю.
Супруги отбивались, но вяло. Им явно нравились похвалы.
* * *
— А если серьёзно, то зря вы полезли наружу. Контролировать можно и через ворота.
Это было сказано уже за столом. Нервотрёпка и несколько часов тяжёлой работы пробудили зверский аппетит. Михаил оглядел традиционно для России заставленный салатами новогодний стол. Правда, все рецепты пришлось творчески переработать. Отсутствие яиц и растительного масла — как по отдельности, так и в виде майонеза — очень портило меню. Почти все салаты требовали либо то, либо другое, либо всё вместе. Винегрет и картофельный салат без масла, гасившего резкость квашеной капусты, приняли не очень приятный вкус. Оливье без яиц и майонеза ни разу не напоминал привычный салат. А уж про острый сыр с яйцом вообще можно забыть — из всех ингредиентов у них имелся только чеснок. Во всех остальных случаях майонез по возможности заменяли молоком, что тоже вносило странный привкус. Разве что холодец ничем не отличался от привычного. Так там и нет ничего специфического.
От традиционных пельменей тоже пришлось отказаться, заменив их на тефтельки с пюрешкой. Вот с них Михаил и начал. Немного утолив голод, он продолжил рассказ:
— Выдрал я, значит-ся, когти-зубы. (Таким макаром, кстати, скоро ожерелья в два ряда придётся делать). А потом думаю: почему бы