и решило установить контроль. В 1810 г. королевским рескриптом было запрещено пасторам крестить евреев без письменного свидетельства от местной полиции о серьезности намерений прозелита.
Было бы несправедливо подходить ко всем вышеописанным явлениям с точки зрения узкой морали, как это делают некоторые историки. Нужно понять психологическую и историческую закономерность даже этих крайностей движения, которое в основе представляло собою бунт свободной человеческой личности против тяжелой дисциплины национального коллектива. Ведь то была пора резкого исторического антитезиса против многовекового тезиса «ограждения» и обособления еврейства, который тоже был доведен до уродливых крайностей. А в таких случаях разрушительная сила антитезиса всегда тем мощнее, чем упорнее был в своей косности устарелый тезис. Здесь упрощенный, элементарный гуманизм стоял против национализма, закованного в железный панцирь религиозных законов. Не было еще того синтеза «человека» и «еврея», который явился позднейшим поколениям после ряда роковых блужданий и горьких ошибок. Ведь весна тогда была, весна освободившейся человеческой мысли, вырвавшейся из вековых оков. Лед таял, река разметала свой зимний покров под влиянием весенних лучей, и потекли бурные вешние воды, затопляя берега. Можно ли пенять на этот весенний разлив, как бы разрушителен он ни был? Не будь мрачной средневековой зимы с ее вьюгами и морозами, не было бы этого весеннего половодья, промежуточного между скованною зимнею рекою и тою же рекою, катящею летом свои тихие воды в восстановленных берегах. Вообще само по себе появление антитезиса, как промежуточной стадии между тезисом и синтезом, свидетельствует о здоровом и восприимчивом духовном организме; антитезис становится опасным лишь в том случае, если его функция отрицания длится больше нормального срока, не уступая творческому синтезу.
§ 34. Интеллигенция и литература эпохи кризиса
Один из философски образованных еврейских писателей той эпохи, кантианец Лазарь Бендавид, сказал в 1800 году следующее о жертвах тогдашней эпидемии крещения: «Нельзя порицать их за то, что они предпочитают оживленную и веселую церковь запущенной и печальной синагоге и стараются спасти себя и своих детей». Бендавид, как мы дальше увидим, не сочувствовал ренегатству, но он откровенно выразил в этих словах то отрицательное отношение к традиционному иудаизму, которое было свойственно тогдашней свободомыслящей интеллигенции.
Член ортодоксальной еврейской семьи в Берлине, Лазарь Бендавид (1762—1832) еще в юности был захвачен новыми умственными течениями, перестал посещать синагогу и исполнять религиозные обряды. Однако в траурный год по смерти своего отца он стал ходить в синагогу для чтения «Кадиш» в память покойного и порою исполнял даже обязанности кантора. Зная о вольнодумстве юноши, старосты синагоги запретили ему читать вслух другие молитвы, кроме «Кадиш». Тогда он сказал им: вы меня исключаете из общины, ну и я себя исключаю. С тех пор он не переступал порога синагоги. Некоторое время Бендавид вращался в кругу учеников Мендельсона, но потом ушел от них и сделался ревностным последователем философии Канта. Он усвоил кантовский принцип, различающий между «религиозной» и «церковной» верой, и причислял иудаизм к последнему разряду. Традиционный иудаизм для него не религия, а только «обрядовый закон» («Zeremonialgesetz»). Ведь сам Мендельсон в своем «Иерусалиме» признал, что иудаизм есть не система верований, а система действий, практических законов; но то, что Мендельсон считал преимуществом иудаизма, Бендавид считал его основным пороком. В своей книге «Кое-что к характеристике евреев» («Etwas zur Charakteristik der Juden», Leipzig, 1793) он рисует мрачную картину тогдашнего еврейского общества. Ортодоксы окаменели в религиозной обрядности, а полуобразованные часто не признают никаких законов религии и нравственности и выделяют из своей среды распущенных людей, гоняющихся за удовольствиями и готовых принять крещение ради красивой девушки или материальной выгоды. Только истинно образованные люди понимают, что еврейство может спастись путем отказа от своего «обрядового закона» и возвращения к чистой вере, к учению Моисея и пророков. К этой цели мог бы вести и переход в христианство, но еврей никогда не может сделаться искренним христианином, коль скоро свободомыслие оторвало его от собственной религии: «Насмешник над обеими религиями, он из крещения выйдет в худшем состоянии, чем то, которое его привело туда». Через семь лет Бендавид в одной речи о реформе воспитания (1800) яснее формулировал свою положительную программу: просвещенные евреи должны сделаться апостолами реформы религии, системы воспитания и обучения, а правительства должны им помогать в этом, обеспечивая евреям гражданские права и то уважение в христианском обществе, которого они теперь лишены. Сам Бендавид, который сначала занимался математикой и популяризацией кантовской философии (между 1795 и 1802 годами он читал в Берлине и Вене публичные лекции о системе Канта и издавал их затем в ряде книг), вскоре отдался практической работе по начертанной им программе реформы еврейства. С 1806 года он состоял директором еврейской «Фрейшуле» в Берлине и посвятил много сил улучшению школьного обучения. Иногда появлялись в периодических изданиях его статьи о различных проблемах иудаизма, написанные в рационалистическом духе. Генрих Гейне, знавший Бендавида в свои юные годы, назвал его «мудрецом античного покроя», «статуей истинной добродетели и сознания долга, как бы изваянный в мраморе категорический императив его учителя Канта».
Характерно отношение к еврейству самого Канта, который имел многих последователей среди еврейской интеллигенции. Конечно, следует считать преувеличенными слова Шлейермахера, который уверял, что на каждых трех-четырех образованных евреев приходится один кантианец, но несомненно, что критическая философия имела немало приверженцев среди евреев, хотя не все эти поклонники хорошо понимали ее. Упомянутое кантовское различение между религиозной и церковной верой определяло их отношение к иудаизму. Застывший раввинизм был для них образцом церковной веры, которая ничего не может дать истинно религиозному уму. Сам Кант вынес из названной первой книги Бендавида неверное впечатление, будто автор склонен рекомендовать своим соплеменникам переход к «религии Иисуса», и приветствовал эту мысль в своем сочинении «Спор факультетов» (1798). Здесь великий философ, который в 1783 г. приветствовал Мендельсона по поводу появления его «Иерусалима», резко осуждает основной принцип этой книги. Он упрекает Мендельсона за то, что тот не признает закона эволюции от церковности к религиозности и своим подчинением авторитету Закона «отрезывает своим единоверцам надежду на малейшее облегчение давящего их бремени». Авторитарному иудаизму Мендельсона Кант противопоставляет, как высшую ступень, очищенное от церковности христианство и рекомендует последнее вниманию образованных евреев. Бендавид счел, однако, нужным отмежеваться в этом отношении от взглядов своего учителя: в своей публичной лекции «Об обучении евреев» (1800) он, объясняя причины ухода многих евреев от своей веры, доказывал, что христианское общество ничего не выиграет от притока таких неофитов и что реформа иудаизма должна идти по другому пути[49].