— Послеродовой период, — заключила Лецен. — С женщинами это частенько бывает.
Лецен и сама заболела. Доктор определил, что у нее гепатит; она вся пожелтела и стала еще менее привлекательной. Киска теряла вес и часто плакала: она ревновала к братику и безумно вопила всякий раз, когда его брали при ней на руки.
Альберт решил, что несколько дней в Клермонте, вдали от всей домашней суеты, пойдут Виктории на пользу, и заявил, что поедут они туда только вдвоем. К его удивлению, Виктория согласилась, и они провели там несколько счастливых дней. Виктория призналась, что получила огромное удовольствие; она наконец избавилась от своих глупых фантазий: в этом доме, ожидая рождения Киски, она всерьез считала, что может умереть. Да, это была нездоровая глупая фантазия, но все уже позади, а у нее есть Киска и Парень.
Однако ее встревожила мысль о Киске, которую Виктория уже начинала любить. Ребенок становился восхитительной игрушкой, на девоньку было приятно смотреть, а в беленьком из мериносовой шерсти платьице, отороченном голубым (подарок герцогини Кентской, за которой нужен глаз да глаз, потому что своей любовью она портит ребенка), и кружевной шапочке она и впрямь была сама прелесть, — особенно когда лопотала, что, по мнению Лецен, казалось просто удивительным для ее возраста. Альберт называл ее не Киской, а Вики — чтобы отличить от главной Виктории, ее матери.
И вот теперь, находясь в Клермонте, Виктория вдруг захотела вернуться, чтобы посмотреть, как там ее Киска.
День выдался очень холодный; они поспешили подняться наверх в детскую и с тревогой узнали, что здоровье Киски за время их отсутствия нисколько не улучшилось.
Альберт подхватил ребенка на руки и в ужасе воскликнул:
— Клянусь, она похудела еще больше.
Обернувшись, он увидел устремленный на него злобный взгляд баронессы. Ненавистное вторжение придавало ее желтому лицу зловещий характер.
— Ребенка морят голодом, — возмущенно продолжал Альберт.
Одна из нянь, которой баронесса дала понять, что с принцем здесь не церемонятся, ответила чуть ли не грубо:
— Мы следуем указаниям доктора, Ваше Высочество.
Альберт вышел из детской, королева последовала за ним.
— Это заговор, — сказал он. — Все, да, все словно сговорились выжить меня из детской.
Виктория, которую, как и Альберта, обеспокоило здоровье дочери, вскричала в гневе:
— Я не понимаю, что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, меня беспокоит то, как обращаются с моим ребенком.
— Вы, вероятно, хотели бы всех выгнать из детской, — вскричала королева. Ее нрав снова заявил о себе, и потому она вряд ли отдавала себе отчет в том, что говорит. — Да, именно это вы хотели бы сделать, чтобы с тем большей легкостью уморить дитя.
Принц не мог поверить своим ушам. Уморить его любимое дитя! Королева, верно, спятила, не иначе. Ох, уж этот ее необузданный нрав! Как же ему с ним все-таки сладить? Когда на нее находило, она теряла всякую логику, всякое чувство меры. Но обвинить его в том, что он хочет смерти крошки Вики! Он хотел уже было высказать ей протест, не менее энергичный, чем ее вспышка, но вспомнил предупреждения Мельбурна и Штокмара.
— Мне нужно набраться терпения, — произнес он и, резко повернувшись, пошел прочь.
Оставшись один, он принялся себя урезонивать. Если бы он настоял на своем, что было ему по силам, Виктория оказалась бы в споре в выигрышном положении. Она выходила из себя и говорила необдуманные обидные слова; он сохранял спокойствие и прощал ее; потом все повторялось. Если он желает жить в мире с нею, он должен держать свое мнение при себе. Нет, данный путь явно не для него.
Он собирался сказать ей, что он обо всем этом думает: если Виктория может выйти из себя, значит, может и он; если она готова бросаться оскорбительными замечаниями по его адресу, то и он готов ответить тем же.
Как он догадывался, потребовалось не так уж много времени, чтобы она снова пришла к нему. Она буквально ворвалась к нему в комнату, глаза ее бешено сверкали.
— Значит, вы намерены избегать меня?
— Нет, это не так, хотя я прекрасно понимаю, почему вы так думаете, учитывая манеру вашего поведения.
— Моего?! А может, вашего? Кто критиковал детскую? Бедные женщины делают для Киски все, что в их силах, а вы пришли и всех расстроили.
— Их давно пора разогнать!
— Да как вы можете говорить!
— Потому что это правда, и я не собираюсь сидеть сложа руки, когда моей дочери не оказывают должного ухода.
— Должного ухода! И это когда мы так волнуемся из-за дитяти, что и сами все заболели. Никто не мог бы проявить о девочке большей заботы, чем Дейзи…
Упоминание этого нелепого имени вызвало в Альберте чувство гнева, в котором он так нуждался. Теперь и он вышел из себя.
— Именно ваша Дейзи — корень всех бед. Она совершенно не приспособлена ухаживать за ребенком, точно так же, как была не приспособлена ухаживать за вами. Именно отсюда эти вспышки вашего гнева, от которых вас надо было отучить еще в раннем детстве.
— Вы не понимаете, что говорите.
— Еще как понимаю! И я больше не позволю, чтобы со мною обращались так, будто я в этом доме ровно ничего не значу.
— Вы забываете, что я — королева.
— Нет, это невозможно. Вы постоянно мне об этом напоминаете.
— Да как… смеете вы…
— Послушайте хотя бы раз правду.
— А! Вы сошли с ума!
— Разве это сумасшествие — сметь говорить правду королеве! Несомненно, вы так думаете. Но позвольте мне сказать вам ее, я ведь это все равно сделаю.
— Как я жалею, что вышла замуж, — горестно вздохнула королева.
— По крайней мере, — парировал Альберт, — это один из моментов, в котором мы с вами сходимся: я тоже жалею, что женился.
Она в изумлении уставилась на него. Это уже совершенно не было похоже на того Альберта, которого она знала.
А он решил, что поворачивать назад уже поздно.
— Ваш доктор Кларк, — продолжал он, — не смотрел за ребенком как положено. Он отравил малышку карамелью, а вы морили ее голодом. Со мной здесь не считаются. Вы — королева. Меня просто привели сюда, чтобы я обеспечил вас наследниками. Но отныне я отказываюсь в чем-либо участвовать. Забирайте малышку, делайте с ней что хотите, только если она умрет, ее смерть ляжет на вас.
Виктория смотрела на него широко раскрытыми глазами, ожидая, видимо, продолжения речи, а он взял и ушел.
Она зашлась в громких рыданиях.
— Ну-ну, — успокаивала ее баронесса, — попытайтесь лежать не шевелясь. Я вам дам что-нибудь теплое и успокаивающее. Бедная головка… болит, верно. Люди так себя ведут специально, чтобы вас расстроить. Как будто вам и без того мало забот.