Еще одна ночь в поезде — и вот родной дом. Солнышко изредка показывается из-за мохнатых облаков, холодный ветер морозит щеки. Ноябрь, но до сих пор по газонам пожелтевшая трава и хрупкий ледок на редких лужах. Зима только собирается с силами, дает возможность каждому хорошенько подготовиться. Готова ли Сашенька? К темным ночам, сугробам и взрослой жизни, в которую так неожиданно шагнула?
Решительно вздохнув, девушка нажала пальчиком толстую кнопку звонка. Она — дома. Она — вернулась.
***
Два дня на младшую дочь Найсакины не могли налюбоваться. Суетились, старались предугадать любое желание. Во второй вечер мама’ не утерпела и вошла в ванную, “проверить, достаточно ли пены”.
Девушка как раз задумчиво сооружала белоснежную башню. Посмотрела на мать и грустно улыбнулась:
— Я уже не ребенок, мама’. Мне шестнадцать, до дня рождения рукой подать.
— Если бы! Май месяц — еще полгода ждать!
— Хорошо… Если ты пытаешься высмотреть на мне шрамы, то зря. Я всю службу провела в тылу, лечила порезы и ушибы. Когда в песках разогнали дикарей и немцы поставили госпиталь, ассистировала двум отличным хирургам.
— Но у тебя в комнате…
— У меня в комнате на полке бархатная подушечка. На ней две награды от господина военного губернатора. Такие награды — у всех, кто помогал его роте и позже батальону наводить порядок в Сахаре. Мама’, со мной все в порядке. Я съездила на практику, где были бытовые проблемы и больше досаждала постоянная жара днем и холод ночью… У тех, кто воевал, наградное оружие. А у меня официальная лицензия врачевателя первой степени, которую подтвердили в штабе добровольческого корпуса. С ней я заеду в университет и узнаю, можно ли засчитать первое полугодие, чтобы с января начать учиться. И Рейх оплатил мне место в любом университете. Всю учебу, целиком… Не надо расстраиваться. Да, я совершила огромную глупость, посмев поехать в одиночку, не получив вашего разрешения. Но все закончилось. И закончилось хорошо.
Нина Августовна подошла к ванне, встала на колени, обняла дочь, прижав ее голову к груди:
— Мы так волновались, Сашенька… Ты не представляешь.
Девушка всхлипнула:
— У папа’ виски седые. И постарел сильно за эти полгода… Я так виновата…
— Все хорошо, моя маленькая, все хорошо… Ты дома…
Вчера вечером сестра зашла пожелать спокойной ночи. Покрутилась по комнате, задумчиво разглядывая образцовый порядок вокруг, потом не утерпела, села на край кровати:
— Ты слишком изменилась, малая. Иногда я смотрю на тебя и не узнаю. Как-будто чужой человек рядом.
— Это все еще я. И будешь дразниться, оттаскаю за косы, как в детстве.
— Полгода назад я бы тебе наподдала за такую угрозу. Сейчас опасаюсь… Кстати, ты все еще прячешь револьвер в сумочку?
— Мне с ним спокойнее. Дай привыкнуть к нормальной жизни.
— Разумеется. Но он же крохотный! Чем поможет, если попадется какой-нибудь здоровяк?
— Если хочешь, я куплю тебе похожий и научу пользоваться. А когда с пяти шагов попадаешь в лоб, то размеры грабителя не важны. Он — покойник…
Поправив подушку, Сашенька достала маленький револьвер с потертыми накладками на рукояти. Покрутила в руках, спрятала обратно. Сестра внимательно посмотрела на то, как младшая Найсакина уверенно управляется с “игрушкой” и не стала развивать тему.
— Кстати, ты видела именное приглашение на княжеский бал? В обед передали!
— Да, я на полочку положила.
— Сам император лично будет вручать награды!.. Я так рада за тебя… Там еще листок, куда можно вписать сопровождающих. Надеюсь, меня с родителями не забудешь?
— Я вообще не хотела идти, Элен.
Подхватив маленькую подушку, специалист в управлении эфирными эманациями шутя замахнулась:
— Как дам больно! Ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда так называют.
— Хорошо… Елена Николаевна, так лучше?.. Так вот, я не хотела идти. Но за ужином посмотрела на мама’ и папа’, они так рады. Они так гордятся… Придется выбирать платье, готовиться к церемонии.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вскочив, старшая сестра подошла к полке, погладила железный крест с крохотной короной на верхнем луче.
— Красивый… Родители не особо внимание обратили, а я сходила в библиотеку, почитала. За выдающиеся заслуги и беспримерное мужество. Сидя в тылу такой не получишь. Как и медаль за “медицинское превозмогание”. Немцы в этом отношении очень щепетильны. — Обернувшись, Елена нахмурилась и спросила: — Там в самом деле было все так плохо и страшно, как писали газеты?
Сашенька села в кровати, охватила руками колени. Долго молчала, потом неохотно ответила:
— Если ты кому-нибудь это расскажешь, даже духовнику, я серьезно обижусь…
— Ты в самом деле выросла, Александра… Буквально за полгода… Даю слово. И ты знаешь, я не болтливая.
— Знаю… Ты говоришь — когда было страшно?.. Страшно, когда солдат падает на тебя, закрывая от шрапнели. Вокруг осколки вышибают пыль и песок из стен, а ты думаешь — он же тяжелый, как я с себя смогу его столкнуть, если умрет?.. И потом безумно стыдно за эти мысли… А еще обидно, когда ты сутки через немогу вытаскивала с другого света раненых, их уложили в щель рядом с госпитальной палаткой, а туда во время последней атаки прилетел снаряд. Руки, ноги, потроха — все вперемешку. И вся твоя работа насмарку… И людей не вернуть, как ни старайся…
Повернувшись к застывшей сестре, девушка тихо закончила:
— От двух сотен осталось чуть больше семидесяти. Нас в холмах мешали артиллерией и давили картечницами двое суток. Я не знаю, сколько раз парни ходили врукопашную, когда наемники с дикарями прорывались к окопам. Я просто пыталась спасать жизни… Немцы шутили, что надо умереть побыстрее, или придется мучаться в котлах, когда выживших станут варить на праздничный ужин… И гранату подарили, чтобы подорвать себя, когда нас сомнут. Ведь с другой стороны скопилось несколько тысяч головорезов… А потом добровольцы взяли в руки тесаки и винтовки с примкнутыми штыками и ушли в ночь. Чтобы остановить мертвых… Мне снились кошмары до того момента, как я села на пароход. Только там, глядя на бесконечную воду вокруг, поняла — все закончилось. А трясти перестало здесь, дома… Я больше не боюсь, Елена. Ни сверчков на кухне. Ни мальчишек, кто пытался спихнуть в лужу. Ни стариков в фабричной больнице, от которых пахнет грязным телом, кто ругается через слово и кого надо везти на процедуры… Я больше ничего не боюсь. Я знаю, что могу и что выше моих сил. И чем буду заниматься. Потому что очень многие заплатили жизнью за мое будущее.
***
Одиннадцать утра. На улице легкий морозец и пушистый снег. Совсем чуть-чуть, с вершок, не больше. Солнышко яркое, настроение отличное. Аккуратно спустившись по ступенькам, Сашенька пошла по расчищенной дорожке к ажурным воротам на улицу. Хотелось пройтись, подышать свежим воздухом. Поздоровавшись с дворником, девушка только шагнула на широкие тротуарные плиты, как буквально из под земли перед ней возник худой мужчина в распахнутом пальто и серой шляпе набекрень:
- “Вечерние вести”, госпожа Найсакина! Скажите, вы можете рассказать, как воевали в Африке? И правда, что ученик некроманта поднял нежить по ошибке и твари сожрали половину добровольческих войск?
— Вы совсем сдурели? — опешила от неожиданности Сашенька.
— Как можно! У меня самые лучшие источники в детинце! Позавчера колдун устроил бойню в пригородах, в еврейском конце. До сих пор все оцеплено! Дом штурмовали, зверь загрыз несколько человек, пришлось пристрелить!.. Ваши комментарии? Это чудовище и к вам приставало? Говорят, на корабле его держали в трюме, заперев от остальных!
Позади чуть скрипнул снег. Оглянувшись, одаренная попросила дворника:
— Ларион, этот странный человек оскорбляет меня и солдат, кто погиб во имя государя. Можешь ему объяснить, что он не прав?