Мамушка, хоть и ревновала Скарлетт, но Геркулеса побаивались все рабы. Ведь он слыл врачевателем, и негры говорили, что он знает множество заклятий, и если с ним поссориться, то он может наслать на тебя порчу.
Геркулес мастерил для маленькой Скарлетт забавные игрушки из веток, листьев, травы или лепил из глины фигурки зверей. В этом он был непревзойденным мастером.
И маленькая Скарлетт любила его незамысловатые игрушки больше других, ведь каждый раз они были разными.
Геркулес мог слепить коня или корову, иногда он выстраивал перед Скарлетт целую отару маленьких овечек, слепленных из глины, и щепочкой наносил на их круглые бока завитки шерсти.
Мамушка, доверяя Скарлетт Геркулесу, никогда не волновалась. Ведь даже когда та еще делала только первые шаги, Геркулес умело направлял их. Присев на корточки, он подбадривал девочку и манил ее к себе, всегда вовремя подхватывая, когда малютка готова была упасть, а потом подбрасывал над головой высоко вверх, и оба они заливались веселым смехом — ребенок и взрослый негр.
Миссис О’Хара тоже любила Геркулеса за его покладистый нрав и за привязанность к Скарлетт. Однажды, наблюдая за тем, как Геркулес играет с девочкой, миссис О’Хара испугалась.
— Геркулес, не подбрасывай ее так высоко, она же испугается!
— Что вы, мэм, — ответил повар, — ведь Скарлетт — это самое дорогое, что у нас есть.
И это «у нас» наполнило миссис О’Хара теплым чувством к старому повару.
Он служил в усадьбе уже несколько лет, его жена и младшие дети были когда-то проданы отдельно от него, скорее всего, за какую-нибудь провинность. Ведь тут, на юге, хозяева часто отличались жестокостью.
Но сколько не расспрашивали Геркулеса, в чем же состояла эта провинность, он всегда отмалчивался.
В Таре с ним был только младший сын, мальчик восьми лет. В его обязанности входило прогонять со двора забредших сюда индюков и гусей. Это была не очень сложная работа, с которой мальчик великолепно справлялся. И иногда, когда Скарлетт была еще маленькая, негритенок из кустов смотрел на белую девочку. Он благоговейно взирал на ее мягкие волосы, белую кожу и светлые глаза.
Скарлетт, а тогда ей было три года, заметив негритенка, очень долго присматривалась к нему и однажды, движимая любопытством, потрогала щеки и волосы чернокожего мальчика.
А наблюдавший за ними Геркулес задумчиво покачал головой и обратился к Мамушке:
— Вот, один вырастет слугой, а другая будет госпожой.
— Да, — вздохнула Мамушка, — я тоже часто об этом думаю.
— Такова воля Божья, — наставительно сказал тогда Геркулес, ведь он был очень набожным человеком.
Когда Скарлетт было уже девять лет, однажды Джеральд О’Хара привез ей из Саваны обруч и каталку, Скарлетт быстро обучилась этому нехитрому занятию, она бегала по двору, грациозно подгоняя перед собой подскакивающий на мелких камешках обруч. Она могла заниматься этим целыми днями. Первое время с утра до вечера она носилась по двору, налетая на цветочные клумбы и даже увлекшись, забегала на хозяйственный двор, разгоняя кудахчущих кур и лающих собак и, делая головокружительный разворот, снова подбегала к двери кухни.
— Геркулес, посмотри на меня! — кричала девочка, потому что Мамушка не могла по достоинству оценить ее умение.
И Геркулес, смеясь, говорил:
— Очень хорошо, Скарлетт.
Однажды младший сын Геркулеса, в ту пору работавший уже пастушонком, специально пришел посмотреть на обруч Скарлетт, ведь отец столько говорил ему об этой великолепной вещи. Он боялся подойти к девочке слишком близко, но Скарлетт в этом возрасте была уже чрезвычайно кокетлива и поэтому решила продемонстрировать свое умение перед пастушонком. Она сама принялась играть с обручем прямо перед носом негритенка. Тот делал вид, что рассматривает что-то совсем другое, сторонился, уступая ей дорогу, а сам в это время косил глазом на ярко-желтый деревянный обруч.
Скарлетт в это время не отличалась хорошими манерами. И, разогнавшись с обручем, она чуть не налетела на мальчика.
— Черномазый, — закричала она, — а ну-ка уступи мне дорогу!
В ее голосе, правда, не было злости, но рабам в Таре не так часто приходилось слышать в свой адрес подобное.
А Скарлетт принялась так быстро кружить вокруг чернокожего мальчика, что тот от страха убежал в кусты.
— Зачем ты напугала его? — грустно и укоризненно сказал Геркулес.
— Но ведь это чернокожий, — вызывающе смеясь, ответила Скарлетт.
Она была так горда и счастлива, что даже не представляла себе, что ее слова могут кого-нибудь обидеть.
Геркулес молча отвернулся от девочки и вернулся в кухню.
Скарлетт помрачнела, она поняла, что поступила плохо, но извиняться перед негром она, конечно же, не собиралась.
Но все-таки Геркулес был ее другом и поэтому Скарлетт глубоко задумалась как бы исправить свою ошибку.
Она проскользнула в дом, взяла из вазы, стоявшей на столе в столовой, апельсин и принесла его повару.
— Это тебе, Геркулес.
Скарлетт так и не смогла заставить себя извиниться, но в то же время ей не хотелось потерять расположение Геркулеса.
Вздохнув, повар неохотно взял апельсин.
— Скоро ты станешь взрослой, — наставительно сказал старый негр и добавил, слегка покачав головой, — вот так и идет наша жизнь.
— Ты не очень сердишься на меня, Геркулес? — все-таки промолвила Скарлетт, на большее ее не хватило.
— Нет, я не сержусь на тебя, — отвечал Геркулес, качая головой, — но я и не ждал, что ты так поступишь.
Скарлетт стояла перед ним, поджав губы, в ее руке дрожал поводок обруча. Она готова была расплакаться, но извиниться перед негром… Нет, на такое Скарлетт не была способна. Ведь только Мамушку из всех чернокожих она признавала почти равной себе. Все остальные находились ниже ее, обязаны были ей прислуживать, повиноваться.
Она не хотела обижать Геркулеса, обижать других рабов, но если уж так получилось, Скарлетт все равно не могла себя заставить снизойти до них.
А Геркулес смотрел на девочку и, казалось, всем своим видом подчеркивал расстояние между собой и ею. Но он делал это не из чувства обиды, а как человек, готовый покорно принять неизбежное.
Если раньше Геркулес часами мог держать Скарлетт на руках, играть с ней, подбрасывать в воздух или катать у себя на спине, и их игры длились часами, то теперь старый повар уже не позволил бы себе дотронуться до белой девочки. Он по-прежнему был добр к Скарлетт, но в его голосе уже проскальзывали нотки почтительности, а это немного злило Скарлетт, она сердилась и надувала губы. Но вместе с тем это и радовало Скарлетт, ведь она теперь ощущала себя немного взрослой.