— Да, я такого никогда не видел, — согласился с ним Джеральд О’Хара.
— Я видел подобное и знаю, чем это кончается.
Пока рабы носили чай в двуколку, он принялся рассказывать Эллин и Мамушке, как во время его работы в Аргентине, полчища саранчи сжирали все посевы и тем разорили его хозяев.
И, не переставая рассказывать, он нервно отпивал из бутылки, даже не замечая этого.
Когда баки были установлены в двуколки, управляющий поехал к мучимым жаждой людям.
Теперь уже саранча сыпалась градом на крышу дома. Казалось, что там снаружи бушует буря.
Скарлетт осторожно отодвинула штору в своей спальне и выглянула через щелочку между ставнями наружу. Она увидела, что воздух потемнел от сновавшей во все стороны саранчи.
Эллин тоже смотрела в окно. Ей были отвратительны эти страшные насекомые, бьющиеся в стекло кухни.
А Мамушка не переставая крестилась и шептала слова молитвы.
Эллин поняла, что не сможет усидеть в доме. Она обязательно должна помочь мужчинам. И мужественная женщина, стиснув зубы, выбежала на крыльцо.
— То, что могут делать мужчины, смогу делать и я! — воскликнула Эллин.
Над ее головой воздух был густой. Повсюду сновала саранча. Насекомые налетали на нее, она сбрасывала с себя тяжелые красновато-коричневые комочки, смотревшие на нее бусинками глаз и цеплявшиеся за ее платье, за кожу своими жесткими зазубренными лапками.
Вся решимость Эллин тут же улетучилась. С отвращением сдерживая дыхание, потому что несколько насекомых ударилось ей прямо в губы, она забежала в дом.
Крыша содрогалась, а грохот железа на полях напоминал гром.
Скарлетт, не выдержав испуга, сбежала вниз к матери. Они на кухне уселись рядом на низенькую скамеечку и смотрели в окно.
Все деревья стояли какие-то странные, не шелохнувшись, хоть и дул ветер. Покрытые темно-рыжими сгустками, ветки пригнулись к земле. А сама земля, казалось, шевелилась, повсюду кишела саранча. Полей совсем не было видно — такой плотной была стая. Холмы вдали виднелись, будто сквозь завесу проливного дождя.
— Сколько же ее, мама?
— Не спрашивай, — еле слышно ответила Эллин, обнимая дочь.
— А она не съест отца? Ведь он на поле…
— Нет, не бойся, он победит саранчу.
— А мне все равно очень страшно. Хоть я себе и говорю «Скарлетт, не бойся», мне все равно страшно, — девочка сжала ладони матери и та ощутила, что она вся дрожит.
— Успокойся, — просила Эллин и тут же ловила себя на мысли, что сама вся дрожит от страха и отвращения и сама готова расплакаться от собственного бессилия.
И тут новая туча заслонила солнце. Стало темно как ночью, все заволокла какая-то неестественная чернота.
Вдруг раздался громкий треск — это сломалась ветка.
Эллин вскочила и отпрянула от окна. Было просто ужасно видеть, как под тяжестью саранчи ломается дерево.
Скарлетт заплакала.
За первой веткой сломалась вторая, и дерево возле самого дома накренилось и тяжело рухнуло на землю.
Сквозь сплошной град насекомых прибежал негр.
— Мистер О’Хара просил прислать еще чая, еще воды.
Мамушка и Эллин принялись наливать воду и чай в кувшины — это единственное, чем они могли помочь мужчинам. Мамушка поддерживала огонь в плите и разливала кипяток. Было уже четыре часа дня, два часа над Тарой бесновалась саранча.
И вновь пришел управляющий Джонас Уилкерсон. На каждом шагу его сапоги давили саранчу. Он сам весь был облеплен насекомыми. Джонас ругался, клял ее, отмахивался от саранчи своей шляпой. На пороге он остановился, торопливо срывая и стряхивая с себя насекомых, а затем прошел в кухню.
— Урожай погиб, мэм, — коротко сказал он, — ничего не осталось.
Но железо все еще грохотало, и люди продолжали кричать.
Эллин, изумившись, спросила:
— А почему же мы тогда продолжаем воевать с ней? Ведь если урожай погиб, то все напрасно.
— Главная стая еще не села, — ответил управляющий, — она собирается откладывать яйца и ищет, где бы ей сесть. Если мы сможем помешать главной стае опуститься на наших плантациях — дело будет в шляпе. А если ей удастся отложить яйца, то позже у нас все сожрут попрыгунчики.
Он снял насекомое, прицепившееся к его рубашке и раздавил ногтем: внутри оно было полно яиц.
В кухню вошел Джеральд. Он тоже с омерзением смахивал с себя цепляющихся за одежду насекомых.
Он с ужасом посмотрел на раздавленное насекомое в руках управляющего.
— Видите, сэр, сколько яиц? Если их еще увеличить в миллион раз? Вы когда-нибудь видели, как движется стадо попрыгунчиков? Тогда она обоснуется здесь на несколько лет. Я, конечно, точно не знаю, — сказал управляющий, но они могут обосноваться, отложив яйца. Главное — не дать сесть основной стае, иначе будет еще хуже.
«Куда же уже хуже?» — подумала Эллин.
За окном теперь земля была освещена бледно-желтым рассеянным светом, в котором мелькали тени. Тучи саранчи то густели, то редели, подобно ливню.
Управляющий сказал:
— Их подгоняет ветер, это хорошо. Если бы ветер стал еще сильнее, возможно, он перенес бы саранчу дальше.
— Да? — невесело усмехнулся Джеральд О’Хара. — И она попала бы на поля соседей? В этом тоже мало радости.
— Что, это очень сильный налет, бывало и хуже? — со страхом спросила Эллин.
Управляющий ответил ей.
— Дело пропащее. Эта стая может пролететь мимо, но уж если они начали лететь, то теперь будут появляться с юга одна за другой. А еще попрыгунчики… от них не избавишься и в два, и в три года.
Эллин в отчаянии опустилась на стул и смотрела, как Джеральд и Джонас пьют виски. Мужчины передавали бутылку из рук в руки, пока не прикончили ее.
«Ну что ж, конец так конец, а что будет дальше — только Богу известно».
И тут она взглянула на мужа. Джеральд был бледен, а между его бровями пролегла глубокая вертикальная складка. Он напряженно думал, и Эллин поняла, что ее муж никогда не покинет землю, даже если эта саранча разорит их. Ведь он вложил столько сил и умения в эту землю! Он уже сроднился с ней — и ничто не заставит его оставить здешние края. Больше он никогда не вернется в контору, ведь он уже почувствовал свободу землевладельца, ведь он уже стал настоящим плантатором.
У Эллин сжалось сердце. Лицо мужа было таким усталым, заботы проложили еще вдобавок и глубокие складки у рта.
«Бедный Джеральд!» — подумала Эллин.
Мужчина почувствовал на себе взгляд жены и попытался улыбнуться. Но эта улыбка получилась какой-то вымученной и даже страшной, потому что лицо Джеральда было перепачкано сажей, как будто он вернулся с большого пожара.