Читать интересную книгу Журнал Наш Современник №9 (2002) - Журнал Наш Современник

В пространстве, где тосковал “печальный демон, дух изгнанья”, где излагал свой вселенский проект Великий Инквизитор и где, в противовес им же, исходил землю в нищем виде благословляющий ее Царь Небесный, национализм как серьезная идея немыслим. Именно поэтому он в России сегодня — дело либо вовсе слабых умов, либо профессиональных провокаторов.

Русским национализмом сегодня часто играют, но на высоком стратеги­ческом уровне он серьезно не обсуждается.

Вся профилактическая работа стратегических оппонентов России ведется в другом направлении: изгнания нашей страны из числа носителей вселенской альтернативной идеи, ибо эти оппоненты в глубине души подозревают, что и сегодня ее некому выдвинуть, кроме “этих загадочных русских”. Достоевский в свое время не только изумил, но и не на шутку озадачил и даже испугал Запад мировой загадочностью русской души. С тех пор все читатели Достоевского на Западе эту загадку разгадывают, а среди “нечитателей” Достоевского настоящих стратегов быть не может, как не может их быть среди “нечитателей” Канта, Гегеля и Маркса.

Одним из правил “стратегической игры” наших противников является тщательное замалчивание того, чего по-настоящему боятся, и — как результат — возникает соответствующая “подмена тезиса”. Сегодня на Западе дружно кричат об опасности “русской мафии”, “русского коррупционизма” и “русской небрежности” в обращении с ядерным оружием или ядерными отходами. На самом деле по-настоящему боятся другого: иррациональности русского темперамента, заставляющего брататься со слабыми и бросать перчатку сильным. По этой части нас сегодня старательно и жестко тестируют. Правящие верхи, предавшие братскую Сербию и предающие Палестину, принимающие как должное американские базы в постсоветском пространстве и вообще решившие отныне ничему не удивляться и все принимать как должное, уже таким образом прошли это тестирование.

Но русский народ, который сегодня мрачно и загадочно безмолвствует, несомненно, остается на стратегическом подозрении. Главное обвинение, которое ему бросается — неисправимая архаичность. Казалось бы, какое кому дело до нашей архаичности и неприспособленности к веку — это, скорее, должно обнадеживать наших ревнивых соперников. Но они по-прежнему подозревают, что специфическое “реликтовое излучение”, от нас исходящее, не дает всему миру окончательно “осовремениться” по-американски. Наша моральная идея, наша солидаристская идея — вот те слагаемые “русской идеи”, которые по-прежнему внушают настоящее опасение архитекторам нового мирового порядка. Эти архитекторы желают работать и внутри своих стран, и в планетарном масштабе только с так называемой “системной оппозицией”, которую у нас должны были олицетворять, согласно центристскому политическому проекту, “левый центр” И. Рыбкина и “правый центр” В. Черномырдина. Сегодня в этой роли могла бы выступать “неразличимо дуалистическая” модель, в которой правящий “центризм” олицетворялся нынешним блоком думского большинства, а оппозиция — Союзом правых сил, справедливо “сетующим” на то, что правящая партия осуществляет все его важнейшие идеи, публично в этом не признаваясь. Иными словами, если вы довольствуетесь “критическими частностями”, не оспаривая всерьез сложившуюся властную монополию, — вы системная оппозиция, которую “современная демократия” согласна признавать. Если же вы в самом деле вынашиваете более или менее серьезную политическую альтернативу, то вы — антисистемная оппозиция, подлежащая запрету и уничтожению. Словом, современной признается такая демократия, которая де-факто строится на однопартийности . Партийно-политический плюрализм, который здесь признается, — это плюрализм оттенков в рамках однопартийной системы. Разумеется, чтобы придать этому плюрализму видимость достоверности, а избирателя избавить от скуки или от отчаяния от невозможности выразиться, можно имитировать политическую страстность по тому или иному искусственно созданному поводу. А в некоторых обстоятельствах партнеру по однопартийной системе можно придать и функцию страшилки. В 1996 году всем опостылевший Ельцин, в принципе, не мог победить в рамках позитивной политической логики, имеющей в виду собственные достоинства претендента. И тогда изобретательные политические технологи навязали избирателю выбор в рамках отрицательной логики: претендент плох, но те, кто представляют альтернативу ему, заведомо хуже. Тогда, в 1996 году, альтернатива вырисовывалась еще в рамках системы реальной оппозиции, а не системной. Сегодня в России уже сделан решающий шаг по строительству фактически безальтернативной политической системы. Нынешнему президенту, уже обремененному явно непопулярными у избирателя внутриполитическими и внешнеполитическими заданиями, не светит победа в рамках логики положительного выбора. Следовательно, необходим психологи-ческий эффект страшилки, который, судя по всему, будет исходить уже не от коммунистов — ими электоральное большинство сегодня не испугаешь, — а от кого-нибудь из наиболее ненавистных избирателю членов системной “правой оппозиции”, например от Чубайса. В самом деле, как бы ни проштрафился нынешний президент перед электоральным большинством, еще недавно так на него рассчитывающим, по сравнению с дружно ненавидимым Чубайсом он все равно будет выглядеть предпочтительнее. Вот какие новые возможности заложены в модели системной политической оппозиции. По сравнению с нею прежняя коммунистическая однопартийность выглядит одновременно и примитивной, и хрупкой конструкцией, ибо загоняет народное недовольство в непредсказуемую зону “непроговоренного”. Здесь же недовольным представлена возможность “проговориться” и тем самым стать более предсказуемыми и управляемыми.

Так вот, в свете этого нового крестового похода мирового истеблишмента против всех сил антисистемной оппозиции внутриполитического (классового) и внешнеполитического толка Россия по-прежнему выступает как носитель реликтовых стихий нонконформистской “антисистемности”.

Ее правители стремятся изо всех сил оправдаться по этой “политической статье”, но ее народу, по-видимому, суждено войти в новейшую эпоху стратеги­ческой нестабильности в качестве нереабилитированного. Профилактическая работа с ним ведется по двум основным направлениям.

Во-первых, его геополитически изолируют, отрывая от всех традиционных союзников и оставляя в полном мировом одиночестве. Для этого бывшее гигантское “имперское пространство” последовательно сужается и дробится по блоковому, этническому и другим признакам. Считается, что утративший чувство большого имперского пространства русский человек превратится, наконец, в законченного провинциала, более не интересующегося большими мировыми вопросами. Лишенная всяких нормальных гарантий, поистине изматывающая повседневность должна поглощать все его силы и внимание, закрывая всякий горизонт.

Во-вторых, русский народ изолируют от созданного его великими классиками великого духовного пространства, где генерировались вселенские идеи и ставились потрясающие вопросы. Из идейного максималиста, каким ему завещано быть всей его духовной традицией, его хотят превратить в “минималиста”, которого хватает лишь на обсуждение неотложных бытовых вопросов и формирование жалких стратегий низкопробно-эгоистического индивидуализма.

С этой целью осуществляется целенаправленный погром культуры и традиции, в котором задействованы профессионалы из министерства культуры, из министерства образования, из новых литературно-художественных, театральных, журналистских объединений. Созданы новые виды театра, специальное назначение которого — такая “реинтерпретация” национальной литературной классики, которая должна превратить наших классиков в пособников безого­ворочной национальной капитуляции перед криминально-торгашеским духом “современности” и ее сомнительными “эротическими” играми.

Создана “новая критика”, призванная показать, что, с одной стороны, Пушкин, Гоголь, Толстой вовсе не таковы, какими они “традиционно представлялись” русскому человеку — искателю правды и справедливости, а с другой стороны, что современный уровень деградировавшего “совка” таков, что у него нет никаких прав претендовать на классическое литературное наследие как на его собст­венное, принадлежащее ему по праву национальной идентичности.

Это изгнание нашего современника из большого духовного пространства должно быть признано даже более опасным, чем изгнание его с законных территорий, освоенных великими предками. Новое территориальное изгойство русских как гонимой национально-исторической общности закрывает важнейшие экономические перспективы и подрывает национальную безопасность. Но в большой истории, как и везде, действует принцип превосходства духа над материей. Слабеет дух — и сужаются самые большие пространства, закрываются казавшиеся несомненными перспективы. Крепнет дух — и материя телесных сил повинуется, пространства расширяются, перспективы проясняются. Именно поэтому сегодняшнее духовное экс-пространство русского народа, запланиро­ванное отлучение его от собственной большой традиции представляет в страте­гическом отношении еще более опасный вызов национальному бытию, чем даже собственно территориальное экспроприаторство. Территорию можно утратить и отвоевать заново; с разрушенной духовной традицией сложнее — она, как товар Маркса, представляет собой “не вещь, а отношение”, а отношения — в том числе и с собственным прошлым — бывают невосстановимыми. Вот почему на первое место в современной национальной борьбе за выживание объективно выдвигаются интеллектуалы-гуманитарии.