Причастными к созданию нашей Великой русской коллекции были все царствовавшие особы, Суворов, Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, Крылов и еще многие и многие знаменитые русские вельможи, ученые, художники, артисты.
Вся история Коллекции документально опровергает часто навязываемое нам мнение «хулителей России», что, дескать, у русских никогда не было глубокой, хорошо проработанной культуры, а есть только вершины (Толстой, Чехов, Достоевский, Мусоргский, Чайковский), которые существуют как бы сами по себе и явились миру случайно. Так не бывает. Великая русская коллекция – еще одно тому доказательство. Хотя и трудно не согласиться с тем, что существование духовной культуры не «благодаря», а «вопреки» для русских и России, может быть, более характерно, чем для любого другого государства и другой нации. Но это отдельный разговор.
«Великая русская коллекция» – уникальная книга о самой крупной в мире коллекции уникальных музыкальных инструментов. Смысл этого издания в том, чтобы познакомить с Коллекцией мировую общественность и помочь самой Коллекции получить статус, которого она заслуживает.
2004 г.Р.S. Работа над книгой «Великая русская коллекция» заняла несколько лет. Ее результаты налицо. Сегодня Государственная коллекция уникальных музыкальных инструментов больше не находится в ветхом особняке и смотрители не подставляют, как прежде, блюдца с водой, чтобы создать для хранения шедевров хоть какой-то микроклимат. Теперь Коллекция хранится в идеально приспособленных для этого помещениях, отвечающих всем требованиям XXI века.
Мировая музыкальная общественность сегодня имеет полное представление о нашей Коллекции. Можно без преувеличения сказать, что для многих знатоков книга «Великая русская коллекция» явилась подлинным откровением.
Геннадий Рождественский так отозвался о ней:
«Выход в свет книги “Великая русская коллекция”, напечатанной издательством “Согласие”, – настоящее событие в культурной жизни России».
2005 г.«О счастье мы всегда лишь вспоминаем…»
Вынесенные мной в заголовок строки Ивана Алексеевича Бунина, наверное, одни из лучших среди его стихов.
Да, именно так:
О счастье мы всегда лишь вспоминаем,А счастье всюду. Может быть, оноВот этот сад осенний за сараемИ чистый воздух, льющийся в окно.
Когда вспоминаешь Бунина, то вспоминаешь невольно и то, что первое знакомство с его работами у нас, бывших советских людей, связано именно с ощущением нечаянного счастья, которое вдруг нам привалило.
Бунин стал активно просачиваться в Советский Союз в самом конце пятидесятых годов, в условиях хрущевской оттепели, а в середине шестидесятых уже был канонизирован собранием сочинений сначала в пяти, а следом в девяти томах.
Хотя Бунин достался тогда советскому читателю основательно процеженным и крепко усеченным, тем не менее, этого вполне хватило, чтобы все поняли, что там, за рубежом, есть «другая» русская литература. Вместе с книгами Бунина как бы ворвался мощный освежающий вихрь. Кое-кому даже показалось, что там, на Западе, у нас еще много Буниных. Мы были готовы преувеличить значение многих эмигрантских поэтов и прозаиков, и многих преувеличили.
А теперь, на рубеже третьего тысячелетия, точно выяснилось, что и там, и здесь Иван Бунин у нас один. Да, в эмиграции было много других замечательных, великолепных, виртуозных, очень ярких писателей, но последний натуральный классик золотого века великой русской литературы был один – Бунин Иван Алексеевич.
В книге Александра Бахраха «Бунин в халате» нет ничего такого, что называется «клубничкой».
Вот как определяет автор свою цель уже на первых страницах: «Бунин – большой русский писатель, и мне кажется, что любая памятка о нем – будь то серьезная, будь то пустяковая – необходима для будущего, и незачем обходить молчанием некоторые, хотя бы теневые, стороны его жизни, разбавлять их розовой водицей и способствовать распространению “легенд”… Часто он говорил одному одно, а другому другое – о том же самом, смотря по настроению».
Надо же: одним говорил одно, а другим другое. Притом речь ведь, как правило, шла о делах литературных, о его, Бунина, оценках, мнениях, вкусах. Тем более что он ведь не заблуждался по поводу своего места в литературной табели о рангах и не мог не знать, что суждено ему в дальнейшем «стать достоянием доцента и критиков новых плодить». Как это все понимать?
А точно так же, как Льва Толстого, который на недоуменный вопрос о его противоречивых и даже взаимоисключающих мнениях об одном и том же, смеясь, отвечал:
– А что я вам щегол, чтобы петь одну и ту же песню?
И у Толстого, и у Бунина эти противоречия, эта здоровая дурашливость и лукавство – от переизбытка сил, от мгновенной смены в душе таких многообразных ощущений и ассоциаций, которые просто недоступны человеку обыкновенному. Это всего лишь игра могучей артистической натуры ради самой игры.
В воспоминаниях Александра Бахраха нет елея, зато в них часто попадаются острые осколки как бы окаменевших фактов и эпизодов из жизни великого мастера. Но даже то, что написано как бы не вполне лицеприятно для Бунина, написано благородно, с неподдельной любовью и пониманием подлинного масштаба его личности.
«Да вы не отдаете себе отчета в том, какой у вас крупный современник», – уже на первой странице книги вспоминает автор отзыв о Бунине Андре Жида.
Еще родители Александра Бахраха пользовались расположением семьи Буниных. К тому же сам он был из сугубо литературной среды русского зарубежья, из самой ее сердцевины. Все это во многом облегчило для автора этой книги и прямые житейские отношения с Иваном Алексеевичем Буниным, и возможность писать о своем кумире как без острастки, так и без придыхания.
Кажется, английский поэт Роберт Браунинг сказал, как выстрелил: «Поэты – это те, кто говорит о главном».
Безусловно, он имел в виду не стихотворцев, а поэтов в философском смысле этого слова.
Для поэта не важно, пишет ли он столбцом и в рифму или в строчку и без рифмы. Не важен даже и сам род искусства, которым он, поэт, занимается: литература, живопись, скульптура, музыка. Подлинный поэт отличается от прочих людей не только тем, что он острее и явственнее чувствует то, что чувствуют многие, но и тем, что он способен ухватить это чувство на лету, поймать его и запечатлеть в своих трудах если не на веки вечные, то очень надолго. Одной лишь силой своего таланта поэт умеет собрать в фокус рассеянный свет обыденности, направить на читателя луч, способный прожигать насквозь.
Иван Алексеевич Бунин был поэтом. Поэтом с рождения. А уже потом были воспитание и самообразование, труды и дни, удачи и поражения, литературная и человеческая судьба.
Во все времена, во всех странах поэтов не бывает много. Они всегда диковинная редкость. И они всегда осознают свою Божью помазанность. Всегда. Как бы ни казались порой легкомысленны, глуповаты, надменны, смешны или кичливы, как бы ни погружались порой в суету сует, настоящие поэты всегда ответственны перед своим талантом.
Все, кто любит Бунина, знают его самый последний рассказ «Бернар» – рассказ о матросе знаменитой яхты «Бель Ами», описанной Мопассаном.
«– В море все заботило Бернара: – писал Мопассан, и внезапно повстречавшееся течение, говорящее, что где-то в открытом море идет бриз, и облака над Эстерелем, означающие мистраль на западе. Чистоту на яхте он соблюдал до того, что не терпел даже капли воды на какой-нибудь медной части».
«Думаю, что я был хороший моряк», – сказал Бернар, умирая.
Заканчивая свой последний рассказ, восьмидесятидвухлетний Иван Алексеевич Бунин пишет: «Мне кажется, что я, как художник, заслужил право сказать о себе, в свои последние дни, нечто подобное тому, что сказал, умирая, Бернар». Истинно так, заслужил. Об этом все книги самого Бунина и все книги о нем.
2000 г.Великая книга русских
На излете прошлого, XX века, будучи на работе у себя в издательстве «Согласие», я однажды ни с того ни с сего снял телефонную трубку и позвонил моему хорошему знакомому Вадиму Валериановичу Кожинову. Позвонил и сразу спросил его:
– Скажите, есть в России хотя бы одна неизданная великая книга?
– Да, есть: «Палея Толковая», – без запинки ответил Кожинов.
Едва мы закончили разговор с Вадимом Валериановичем и я положил трубку, как тут же раздался звонок из Питера от Дмитрия Сергеевича Лихачева, и я сразу спросил его:
– Дмитрий Сергеевич, есть в России хотя бы одна неизданная великая книга?
– Да, есть: «Палея Толковая», – ни секунды не мешкая, ответил Лихачев.
– Но вы издавали двенадцатитомник древнерусской литературы, почему ее нет там?
– Тогда мне не удалось пробить «Палею», – просто и коротко отвечал Дмитрий Сергеевич. Помолчал чуть-чуть и добавил: