Читать интересную книгу Яик-Горынович - Павел Георгиевич Малов

прапорщик велел водворить на прежнее место и наглухо забить досками. Изнутри еще навалили всякого домашнего скарба, а окна забаррикадировали мешками с картошкой, найденными в погребе. Крепость получилась хоть куда.

Прапорщик решил держаться в ней, пока не подойдет подмога из соседних форпостов, а что там уже знают о постигшей Бударинский форпост беде, он не сомневался. Казаки на степных «маяках», верно, уже известили о том всю нижне-яицкую линию.

Надеялся на это и татарин Идыркей. И даже в мыслях представлял награду, которую получит за верность императрице и за геройство в отражении воровской шайки. Правда, немного жалко было несмышленых татар, его подчиненных, опрометчиво передавшихся мятежникам. Ждет их теперь верная виселица за измену и нарушение присяги! Ан, сами в том повинны: не слушай изменников и воров! И Максимыч со Шванвичем – хороши отцы-командиры, ничего не скажешь! Какой пример показали… Да и где это видано, чтобы господин офицер и казачий урядник к мятежному сборищу примкнули? Такого Идыркей никогда не слыхал.

Татарин был тверд в государственной службе, свято чтил присягу и не пристал четыре года назад даже к своим, кочевым татарам из заяицкой орды, когда взбунтовались они против правительства и коварно напали на Яицкий городок. А когда года два тому назад откочевали в Китай на поклон к тамошнему императору десятки тысяч калмыков, Идыркей Баймеков одним из первых вызвался их преследовать. И хотя непослушная сторона Яицкого войска отказалась принимать участие в этом походе, Идыркей добровольно ездил с группой яицких казаков старшинской послушной стороны в город Моздок, где назначался сбор экспедиционного корпуса. Из гиблых киргиз-кайсцких степей Баймеков вернулся не один, подобрал в походе в одном из разоренных калмыцких кочевий малолетнего сироту, туркменченка Балтая, усыновил его и стал растить и воспитывать. Сейчас Балтай подрос, и Идыркей отправил его на лето в татарскую слободу Каргалы, что неподалеку от Оренбурга, погостить у двоюродной сестры.

С улицы вдруг послышались громкие крики и повизгивания нападающих, загремели выстрелы, над головами осажденных засвистели пули и каленые стрелы татар. Но они не причиняли вреда осажденным. Прапорщик подал команду, и пушка рявкнула в наступающую толпу мятежников огненным смертоносным гостинцем. Грозные, львиные рыки атакующих сменил жалобный щенячий вой побитых шакалов, отпрянувших, поджав хвост, в кусты зализывать раны. Вслед им довеском протрещало несколько десятков ружейных выстрелов, и щенячий вой перешел в негромкий скулеж псов, на животе подползающих к пыльному сапогу хозяина, чтобы лизнуть.

Пугачев на дворе рвал и метал, гоня своих на решающий штурм остатков крепостного гарнизона, но те умело отбивали одну отчаянную атаку за другой. Уже и Зарубин-Чика привел в крепость все остальное пугачевское воинство, уже и хмельной в дымину Митька Лысов, два раза свалившись с коня и едва не поломав шею, лично водил на приступ казаков и татар, а из проклятой избы все стреляли и стреляли. Вся площадка перед ней была густо усеяна трупами атакующих. Пушечная картечь все не кончалась, и пороха в пороховницах солдат, видимо, еще хватало.

Мудрый Михаил Толкачев нашептывал на ухо Пугачеву, что надобно попросту поджечь дом – и вся недолга. Пускай ослушники государевы жарятся заживо, как раки в костре! Туда им и дорога!

– Дело гуторишь, Михаил Прокофьевич, – ухватился за спасительную идею Пугачев и кликнул Барына Мустаева: – А ну-ка, Мустаев, прикажи степнякам намотать на стрелы поболе пакли, обмакнуть ее в водке, зажечь, да и метать в избу. Авось загорится!

Те так и сделали. Вскоре осажденный дом, из которого не прекращали греметь пушечные и ружейные выстрелы, весь был объят жарким пламенем. Повстанцы вкруг дома притихли, с интересом ожидая, что будет: все сгорят или, может, кто-то не выдержит, сдастся?

Из осажденной избы отстреливались, пока не начали рваться пушечные заряды и обваливаться крыша. Потом все прекратилось, дверь избы с треском рухнула на крыльцо, искры фейерверком разлетелись в разные стороны. На улицу выскочило несколько обгорелых израненных солдат в дымящихся кафтанах, пошатывавшийся от удушья прапорщик и татарин Идыркей Баймеков. Горящий дом за их спинами пылал, как факел.

Сдавшихся защитников тут же взяли в плотное кольцо пугачевцы и погнали на расправу к своему грозному предводителю. Остальные мятежники и местные жители принялись ломать заплоты и окапывать широкой канавой горящую избу, чтобы не дать огню перекинутся на соседние строения. Через некоторое время пылающий дом покачнулся и начал медленно заваливаться на сторону. Люди с опаской отскочили в стороны.

Была глубокая ночь, но от пожара на площади было видно как днем. По приказу Пугачева казаки и крепостные плотники, спешно поднятые с постелей, наспех сооружали у комендантской канцелярии импровизированную виселицу. Самозваный царь уселся неподалеку в кресло, которое ему услужливо вынесли из канцелярии. Рядом с ним стояли сподвижники и Шванвич с крепостным урядником Скоробогатовым (Максимычем). К Пугачеву подтащили сдавшегося офицера.

– Присягать мне будешь? – грозно впился в него злым взглядом самозванец. – Хотя наперед говорю: это тебе не поможет, все одно вздерну! Досадил ты мне больно, ваше благородие, людишек верных много побил. Так что заранее предупреждаю: не прощу! Покаешься – хоть один грех с себя перед смертью спишешь… Так будешь присягать, чи так вздернуть?

– Вешай, кат! Палач! Всех не перевешаешь! – тяжело дыша, патетически провозгласил офицер. – Скоро государыня тебя самого вздернет, как и весь твой сброд, что присягу нарушил.

Пугачев, как будто отмахиваясь от мухи, уронил вниз руку с белым офицерским шарфом, снятым с убитого капитана Варфоломеева. Обреченного прапорщика подхватили несколько казаков и грубо поволокли к виселице. Вскоре он уже качался высоко над землей, под самой перекладиной. К Пугачеву подтащили связанного капрала с кровавой повязкой на голове и болтающейся плетью вдоль туловища перебитой правой рукой. Самозваный царь, даже не спросив его о присяге, сразу махнул шарфом. Капрала вздернули на той же перекладине, вынув из петли тело прапорщика и бросив у забора – собакам. Подошла очередь Идыркея.

– Будешь присягать, нехристь? – вновь повторил вопрос Пугачев. – Токмо и тебе наперед гуторю, как прапорщику: не прощу!

– Я не нехристь, а православный, – смело глянул в очи грозного набеглого царя татарин Идыркей Баймеков. В голосе его не было страха, в позе – раболепия и подобострастия. Татарин чем-то приглянулся Емельяну Ивановичу.

– Почто супротивничал, моих людей бил? – устало спросил предводитель повстанцев.

– А ты бы, государь, присягу нарушил? – вопросом на вопрос ответил Идыркей.

– Молодец! – неожиданно вырвалось у Пугачева. – Что присяги не нарушил – молодец, казак. Но я тебя от прежней присяги освобождаю! У меня служить будешь?

– Я человек служивый… Ни отца, ни матери… – замялся татарин. – Если ты своей царской волей меня прощаешь и на службу зовешь, что