погрязла, что осталось в ней хотя бы одно светлое пятнышко!
В глазу у мистера Блэкклинера сверкнула самая настоящая слеза. Рука потянулась к бокалу, но была с мягкой решительностью перехвачена рукою Холмса.
– Кто еще кроме вас четверых на момент смерти находился в доме?
Мистер Блэкклинер шмыгнул носом, овладевая собой.
– Постоянно жила при нем мисс Линдсей. Впрочем, не при нем, это я преувеличил. Она дальняя родственница нашей матушки, попала к нам в дом в возрасте уже примерно четырнадцати лет. У нас не было принято об этом говорить, но, предполагаю, Элизабет (таково ее имя) пришлось много претерпеть в прошлом. Теперь это привлекательная девушка. Весьма и весьма привлекательная. Три года назад, когда я в последний раз навещал Веберли-хаус, она была еще ребенком, настоящим ребенком. По манерам, по взглядам на жизнь. И, поверьте, я не хвастаюсь, она увлеклась мною, еще довольно молодым бравым офицером. По понятным причинам роман между нами был невозможен. Она писала мне. Я уехал. Теперь же у меня открылись глаза, джентльмены. Какая красавица! И тут же в моем сердце вспыхнула ревность, я-то уж знал характер отца. В старости он только усугубился. Не мог он оставить без внимания такой цветок, растущий в собственном саду.
– Хорошего же вы мнения о своем отце! – не удержался доктор.
– О, поверьте, таким подозрением его образ не оскорбишь. Грязное, сладострастное животное – вот его самая мягкая характеристика.
– Что же вы предприняли?
– Что я мог предпринять, мистер Холмс! Ревность сжигала меня. Я попытался поговорить с Элизабет, уповая на наши старинные, пусть и вполне эфемерные отношения. У меня ничего не получилось, она была молчаливее камня. Я бродил по дому, пил в одиночестве.
– Понятно. Что же привело в Веберли-хаус вашего среднего брата Гарри? Ведь он тоже, насколько я понял, не жаловал семейное гнездышко.
Сэр Эндрю оторвал взгляд от полуопустошенного бокала и вздохнул.
– Думаю, всему виной деньги. Он скрытен, мой брат Гарри. Но не может скрыть того, что презирает меня как натуру пошлую и крикливую. Считает меня ничтожеством. Но я сумел кое-что разведать о его трудностях. Будучи сверхъестественно щепетилен в своих делах, он умудрился попасть в жесточайшую финансовую зависимость. Причем от дамы. Ему требовались две с половиной тысячи фунтов на проведение какого-то очень важного опыта. Опыт этот должен был увенчаться грандиозным успехом, который прославил бы Гарри среди всех европейских физиков. А может, и химиков. Но опыт не совсем получился или даже совсем не получился. Дама, дававшая деньги, влюблена в Гарри до безумия, но одновременно очень деликатно влюблена. Она, конечно, ни за что не хочет принять эти деньги обратно. Гарри же убежден, что должен их вернуть во что бы то ни стало. Денег у него нет, потому что нет славы. Есть один способ списать долг – жениться. Но это невозможно. Даму он не любит. К тому же думает, что деньги она ему давала не из любви к нему, а из любви к науке. Он боится, что рухнет образ кристально честного и чистого Гарри, великого ученого.
– А у покойного были такие деньги?
– Да, мистер Холмс, были. Ровно три тысячи фунтов. Более того, как раз в такую сумму исчислялась доля наследства Гарри по завещанию нашей матушки. Я свою долю давно спустил. Гарри прежде своей доли не требовал, по все тем же щепетильным соображениям. А тут, видимо, поборол гордыню и явился за деньгами. Но выяснилось, что отец давно уже все пустил по ветру, и его долю, и долю Тони, не говоря уж о том, что причиталось лично ему. Остались три тысячи, но они были обещаны мисс Линдсей за согласие выйти за старика замуж. Она же не спешила с этим согласием, равно как и с отказом, чем разрывала мое сердце. Что-то она выгадывала и взвешивала. Куда-то девался весь ее прежний романтизм, на его месте обнаружился весьма твердый и зрелый характер.
Холмс не торопясь отрезал кусок ростбифа.
Сэр Эндрю вытирал обильно выступивший пот.
Ватсон сурово заметил:
– Если исходить из рассказанного вами, то и у вас, и у вашего брата Гарри были весомые основания убить мистера Блэкклинера.
Отставной офицер грубо скомкал платок и резко приблизил лоснящееся лицо к щеке доктора.
– Вы правы, сэр, были. Скажу больше, не раз в моих горячечных видениях такая возможность соблазнительно рисовалась мне. Но я ни на секунду не рассматривал ее как реальную! Верьте мне, джентльмены, верьте мне!
Сыщик тщательно прожевал кусок мяса, потом так же тщательно промокнул губы салфеткой.
– А что вы скажете о вашем третьем брате?
– Тони? В том смысле, что вы спрашиваете, годится ли Тони в убийцы? Просто смешно! Мне даже немного стыдно слышать от вас этот вопрос, мистер Холмс.
– Тем не менее расскажите, почему ваш младший брат внезапно приехал из своей церковной школы. Ведь он приехал внезапно?
– Нет. Хотя и посреди семестра, но не внезапно. Отец прекратил платить за его обучение.
– Из скупости?
Сэр Эндрю вздохнул, чувствовалось, что он не любит прижимистых людей.
– Отец был скуп, но не до такой степени. На свои грязные развлечения он тратил деньги без счета. На выпивку, на подарки своим прачкам и забеременевшим крестьянкам. Я думаю, ему перестало нравиться то, как глубоко Тони увлекся своим богословием. Отец, надо вам заметить, считал все священническое племя ханжами, готовыми ради денег на любой обман. А тут у Тони появился духовный какой-то покровитель, отец Копстол, вы, верно, слышали о нем. Тони все более и более подпадал под его влияние. Причем, насколько я понял, влияние это было не совсем обычное. Отец Копстол и не протестант, и не католик. Затеял что-то вроде собственной церкви. Тони решил присоединиться к ней, порвать с миром и всякое такое.
– Мистер Блэкклинер был против?
– Он и в школу не хотел его посылать, это матушка настояла. А тут он почувствовал, что теряет Тони. Он был к нему своеобразно привязан, ценил его чистое сердце. Кажется, Тони тоже испытывал к отцу странную нежность. Не то что мы с Гарри.
– Одним словом, вы не можете вообразить, чтобы ваш младший брат мог поднять руку на вашего отца.
Сэр Эндрю решительно замотал головой.
– Нет, нет и нет. Должны же быть какие-то безусловные ценности в нашем сумасшедшем мире! Человек с такой душой, как у Тони, не способен обидеть даже неодушевленный предмет, не то что отца. Их ведь даже звали одинаково, вы заметили?
– А что еще известно об этом Копстоле? – поинтересовался Ватсон.
– Довольно известный деятель англокатолического