его, и страшна была на лице его пена, висшая и срывавшаяся в стороны с его долгих усов.
Глава десятая. У стен и в стенах Троицкой обители
Издали почудилось Тарасу, что Троицкая обитель уже не на земле зиждется, а воспарила на лёгких облаках-покрывалах. «Теперь приступом не взять – лесенками не дотянуться!» – блаженная мысль согрела душу Тарасу, хотя видно было: то дымы так долом стелятся.
Однако чем ближе, тем шире расступались дымы, и тревожнее виделось глазу: от обители на подол растекалась чёрная смоль сожжённых посадов. Сжало грудь Тарасу: а может, взяли уж обитель бесовы отродья… И он стал до боли вглядываться в окоём стен: и даже почудилось на миг теперь Тарасу, что кто-то машет ему со стены. «Не Елена ли?» – заколотилось в груди.
И вновь повезло козаку, без промысла Божьего не обошлось: сторожевой разъезд, что первым встретил его, – из козаков его же низового куреня оказался, все знакомцы. Гетман Ян Пётр Сапега, как по Троицкой дороге двинулся, так распорядился перехватывать и посулами приводить к себе ватаги, идущие с южной стороны к царю Дмитрею Иванычу, – так и попали те низовые под стены Сергиевого монастыря.
И теперь встретили Тараса, будто только его и дожидались! Обмяли всего прямо с седел, радовались, едва не хором баяли, что одного Тараса им не хватало, чтобы наконец одолеть сидельщиков.
Словно змейка коварная ждала сего часа в сердце Тараса – тут очнулась и яд выпустила: зло Тараса начало брать. И стал он вопросы задавать, как бы над своими же земляками насмехаясь… А те даже и растерялись – не ожидали от белявчика, коего блаженным считали, таких подковырок. Чего ж так, без меня год с гаком не справитесь всею тьмою с парой сотен посошных холопов да чернецов? Потупились козаки, отвечали вразнобой: так ведь жестоко сидят с огненным боем, ты сам под стенами проветрись – увидишь, и пушки у них – добрые, а огневой люд-то и вовсе – глаз-алмаз, всегда в самую гущу бьют, а у Сапеги-то гармата вся полевая, а осадной силы не допросишься у царя Дмитрея Иваныча, одну прислал, так её со стен тотчас дружно разнесли, ошметки пушкарей по всему стану собирали. Так ведь я про холопов и чернецов спрашиваю, водил языком той злой змейки Тарас. А что холопы? Может, там и не холопы и не чернецы вовсе, а ряженые лучшие жильцы и дети боярские, сюда для засады Шуйским присланные. Уж больно лихо дерутся. Неделей раньше вон бились с их вылазкой. Так один посошный, сажень в плечах, две просеки в курене прорядил, пока его не угомонили, да и то с тыла, меж лопатками полдюжины стрел всадив. Вон Петьку Густого так дубиной простой в лоб угостил, что того глаза хвостиками на дубину накрутились. И чернецы той же буйной сотни – ведь недавно видали, как один старец-черноризец вышел и хлебным-то цепом двумя взмахами умолотил бронного ляха вместе с его конем. А как попрут-то в вылазку, так порой и ясным глазом видно: у каждого-то защитника на одном плече ангел с саблей сидит, а на другом – бес с косой, вот и машут три косца в одном – только уворачивайся. Неужто бесы вот так на холопах и чернецах из святой обители выезжают? – уже и дурно усмехаться начинал Тарас. Да бис их знает – был ему ответ. А то ещё тайных ходов у них тут нарыто видимо-невидимо – видно, сам кротовый царь у них в тягле да на оброке. И днём и ночью надо опасаться, как бы в спину не ударили. Сколько раз уж они в нас ударяли – урону, как полю от внезапного жестокого града.
Услыхав про ходы, Тарас воодушевился: вот бы один найти да по нему в обитель с посланием святейшего протечь, а главное – к Еленушке пробраться.
Откуда ж сила в них, даже если ряженые, – понесло дальше праведное зло Тараса, – ежели у них такая голодуха, что у перебежчиков зубы выпадали на бегу к вам? Снова потупились козаки. Говорят, молятся сидельцы шибко своему святому Сергию – вот он им силу полными чарками подносит, тем, кто особо шибко молится. А тот Сергий, бывает, сам ночами по стенам ходит, посохом стучит, как Смерть – косою, нас анафемой пугает, а потом со стены к иным есаулам, атаманам прямо в их сны нисходит и уж тогда пугает неотвязно. Иные потом из палатки утром выйдут – пернач-то в руке, как на плети, висит, поднять страшатся. Бают, что сам гетман Сапега ночью вскакивал, руками махал и кричал: «Уйди, старик!» Да что Сапега! Тут вон чёрный да усатый диавол Лисовский подъезжал, а через неделю плюнули уехал со всей своей ордой. «Дурное место, – сказал. – Совсем заклевали по ночам вороны-монахи, жалят, продыху нет. Сами гоняйте блох опилочных, а мне простор нужен». Тарас на радостях перекрестился, узнав, что дикий полковник, хоть и был, да сплыл. А козаки поняли и радость его, и крестное знамение по-иному: да, то лучше, что уехал разбойник ляшский – все бы себе забрал, если бы в стены прорвался, и Сапега ему не указ… а крест-то против монахов не поможет, мы тебе пучок полыни дадим, на ночь на шею вешай. Тут уж Тарас до сути дошёл: что ж мы тогда лезем на православную обитель, если крест не нам, а ей помогает? Может, святая она, а мы лезем – как бы со стен-то прямо в преисподнюю нас не скинули монахи… Тут наконец среди низовых один умник нашелся, а остальные ему в лад загалдели: а коли она святая, что ж там казначей на мешках с серебром-золотом на тыщи злотых сидит, и сами они там, как слышно, уже из-за этих мешков в распри впадали? Вот пусть отдадут нам казну с ризницей, тоже золотом набитой, тогда, может, и уйдём, а гетман пусть сидит – ему крепость цельная нужна больше злата, вот пускай он за приступы пред Богом и отвечает… Тут уж и Тарас не нашёлся чем подковырнуть, а козаки ему в уши – про то, с чего начали: мол, вот теперь Бог послал им Тараса, а к завтрашнему утру свежая ляшская сила подойдёт – полковники Зборовский да Вилямовский, Костенецкий да сам Лянцкоронский. А с ними ещё и новые москали-тушинцы. И вот, пока они тут дурных снов ещё не успеют насмотреться, разом и навалимся: наших дюжина тыщ против их двух сотен[103].
А ты, мол, Тараска, разведкой нам