Читать интересную книгу Новый Мир ( № 8 2010) - Новый Мир Новый Мир

 

Через полгода после январской конференции 1926 года в Москву приехал Каммерер, чтобы провести последние переговоры относительно своего переезда в СССР. В его присутствии 27 мая 1926 года Е. С. Смирнов сделал в Комакадемии доклад «Проблема наследственного влияния внешней среды и эволюция». По окончании доклада развернулась горячая дискуссия, в ходе которой генетики подробно разобрали причины ошибок ламаркистов. Последние, в свою очередь, стали обороняться, применяя политиканские аргументы вместо научных. В конце концов на трибуну поднялся С. С. Четвериков, который сказал, что научные ошибки ламаркистов — это вовсе не случайные и временные научные заблуждения, а нарочитая подмена науки идеологией, а это в принципе недостойно ученых. Ламаркисты с мест стали выкрикивать, что Четвериков — сын бежавшего из советской страны миллионера и не ему обсуждать вопросы политического противостояния, что его вражеское обличье и так всем очевидно. Не желая выслушивать оскорбления, Четвериков покинул трибуну и вышел из аудитории. Это было только началом открытых политиканских нападок на него.

Но в научном плане 1926 год был звездным для Сергея Сергеевича. Он нашел решение проблемы, разделявшей генетиков и эволюционистов в течение более четверти века, и выстроил мост между, казалось бы, навсегда расколотыми на противоположные стороны лагерями ученых. Он опубликовал большую статью «О некоторых моментах эволюционного процесса с точки зрения современной генетики», в которой показал, что каждый вид в природе по мере его «старения» накапливает все больше мутаций. Именно мутации создают основу для расхождения между популяциями, подвидами и, в конце концов, видами. Именно генетические изменения лежат в основе эволюционного процесса. Важнейшей частью его анализа было использование математического аппарата, с помощью которого он показал, что главный аргумент против дарвинизма, касающийся недостаточности частот мутирования для объяснения темпов эволюционного прогресса, неверен. Нужно учитывать постепенное накопление в недрах вида достаточно большого числа рецессивных мутаций, до поры до времени невидимых из-за своей рецессивной природы, но в конце концов выходящих на передний план и ускоряющих эволюционный процесс. Выражение Четверикова «вид как губка насыщен рецессивными мутациями» было признано учеными.

Но научная слава рождает у людей с низкими моральными качествами зависть и толкает их на поступки подлые. Они пускаются во все тяжкие, чтобы подставить, оклеветать, опозорить конкурента. Не обошла стороной эта беда и Сергея Сергеевича. Летом 1926 года ученики и сотрудники Четверикова работали, собирая данные о правоте новой научной концепции их шефа, а осенью случилось несчастье: 23 сентября из Вены пришло известие, что Каммерер, доведенный до отчаяния обвинениями в научной нечистоплотности, покончил с собой, застрелился.

Дальнейшие события развернулись в Москве. В Коммунистическую академию была послана по почте открытка, в которой говорилось: «Поздравляю Коммунистическую академию со смертью Каммерера». Под этими словами стояло: «Четвериков». Хотя ни инициалов, ни адреса отправителя указано не было, руководство академии (а президентом в то время был О. Ю. Шмидт) и ректорат МГУ решили, что этим Четвериковым мог быть не кто иной, как профессор МГУ С. С. Четвериков. Началось разбирательство. Сергея Сергеевича стали вызывать на допросы в ГПУ. Из университета пришлось немедленно уйти. Но он оставался заведующим отделом генетики в Институте Н. К. Коль­цова.

Кольцов поехал к Шмидту и попросил показать ему злополучную открытку. Увидев почерк на ней, Кольцов показал принесенные с собой письма и страницы рукописей, сделанные рукой Четверикова, и предложил Шмидту сличить почерки. Разница была столь очевидной, что Шмидт понял, какой смысл вкладывал тот, кто отправил фальшивку. Клевета выплыла наружу. По настоянию Шмидта и Кольцова редакторам газеты «Известия», в которой ранее появился некролог, посвященный Каммереру, с фразой, содержавшей осуждение аморальности поступка С. С. Четверикова, пришлось вернуться к этому вопросу и напечатать, что скорее всего профессор МГУ С. С. Четвериков не имеет отношения к случившемуся. Казалось бы, он был реабилитирован в глазах общественности. Но в бумагах ГПУ следы этой истории и протоколы допросов остались и сыграли через два с половиной года роковую роль в судьбе великого русского ученого. Немаловажным было и то, что ему пришлось прекратить педагогическую работу в МГУ.

Три четверти века фамилия того, кто подстроил эту подлость, оставалась скрытой. Четвериков догадывался, кто был автором открытки, потому что Н. К. Кольцов — его начальник и друг и к тому же дальний родственник — открыл ему, что узнал в почерке составителя открытки руку своего другого ученика — А. С. Серебровского. Тот тоже преподавал в МГУ, но на более низких позициях и хотел занять место поважнее. Четвериков до старости молчал, но за год до смерти сказал мне о сведениях, полученных от Кольцова. И вот недавно оказалось, что я был не один, кому Четвериков открыл эту тайну. В статье писателя А. Л. Шварца я прочел: «Перед смертью Сергей Сергеевич назвал имя своего клеветника — это был профессор Московского университета Александр Сергеевич Серебровский. Мелкопоместный тульский дворянин и бывший меньшевик <…> сообразил, что надо как-то отличиться, заслужить прощение — и заодно убрал талантливого конкурента» [8] .

Но Четвериков оставался еще на свободе и работал в Институте Кольцова. Поэтому вместе с учениками он принялся за экспериментальное доказательство своей теории «накопления мутаций в недрах вида». Ученики Четве­ри­кова Б. Л. Астауров, Е. И. Балкашина, Н. К. Беляев и С. М. Гершензон на Звени­городской биологической станции, затем Балкашина, Гершензон, П. Ф. Ро­киц­кий и Д. Д. Ромашов, выехавшие со специальной экспедицией в Геленджик на Черноморское побережье Кавказа, и Н. В. и Е. А. Тимофеевы-Ресовские, находившиеся в это время в научной командировке в Берлине, собрали большие коллекции дрозофил в природных условиях. У мушек, живших в разных географических условиях, ученые попытались определять, как много мутаций «запасено» в их геномах. Энтузиазм учеников Четверикова (и конечно, самого учителя) был огромным. Работая буквально дни и ночи, генетики пропустили через свои руки много поколений той большой коллекции, которую они собрали, и доказали, что действительно число рецессивных мутаций в геномах организмов, обитающих в природе, гораздо больше, чем ранее предполагали генетики.

С докладом, содержащим эти данные, Четвериков выступил летом 1927 го­да на V Международном генетическом конгрессе в Берлине. Брешь между генетикой и дарвинизмом исчезла.

Но далее случилось непредвиденное несчастье. В 1929 году Четвериков был арестован агентами ВЧК и помещен в Бутырскую тюрьму. Предлогом для ареста стала очередная подлая выходка кого-то из ближайших недоброжелателей. Теперь в «органы» поступил донос, что Четвериков под видом научных семинаров собирает у себя на дому подобных ему заговорщиков против советской власти и эти недобитки плетут интриги против режима. Такие недоказанные доносы уже приобретали силу. В ходе допросов снова всплыло старое обвинение в злорадстве Четверикова по случаю гибели честного Каммерера. Без всяких доказательств Четвериков был выслан из Москвы в удаленный и пока еще захолустный город Свердловск под контроль местных чекистов. Блистательная карьера выдающегося ученого была сломана, а Россия навсегда потеряла приоритет в важнейшем направлении исследований. Работа Четверикова была переведена на английский только в 1961 году и опубликована в «Трудах Американского философского общества» (т. 105, № 2, стр. 167—195).

В 1930 и 1931 годах англичанин Р. Фишер и американец С. Райт опубли­ковали статьи на ту же тему и практически с теми же выводами, но без ссылок на Четверикова, и за ними закрепилась слава первооткрывателей популяцион­ной генетики, а имя Четверикова осталось известным только немногим специалистам.

 

Памятник-надгробие на могиле С. С. Четверикова

 

После смерти С. С. Четверикова я решил собрать деньги на установку памятника на могиле Сергея Сергеевича. Летом 1960 года во время приезда в Горький на каникулы я поделился этой идеей с Петром Андреевичем Суворовым, и он тут же перевел разговор из отвлеченно-теоретической плоскости в практическое русло. Он сел за пишущую машинку и напечатал заглавие на пустой пока странице «Реестр средств, собранных на надгробие С. С. Четве­рикову». Затем он попросил меня записать его первым в этом реестре, указать его должность «доцент ГГУ» и проставить внесенную им сумму — 600 рублей. Его ежемесячная зарплата тогда составляла вдвое меньшую сумму.