— Я ее найду, Лекс. Вот в эти три дня — конкретно найду. Ты же знаешь, у меня и муха не пролетит! Ты постарайся взять себя в руки. Ведь дела на полдороги оставлять нельзя. Коней на переправе не меняют, — ни к селу, ни к городу выдал Дикий. Но, кажется, убедил Лекса.
А через три дня, как и обещал, позвонил:
— В общем, Лекс, здесь она, в Москве. С ней — все в порядке. На тебя, правда, ядом дышит. Но это — времянка. Как говорится, время — лучший врач… Как там у нас дела с очередной партией водки?
Но на десятый день, поняв, что никакими ухищрениями дальше удержать Лекса в Женеве не удастся, Дикий «радостно» сообщил:
— Все, Лексус, можешь возвращаться. Я все устроил: выдернули тебя из этой заморочки с Лозовым. И с розыска тебя снял! Можно возвращаться.
Здесь, в Москве, Алексей искал подходы к Владе. То, что она жива и здорова, — ему доказал Рудик: прокрутил «снятый» телефонный разговор. Звонила она Генриху. Голос был, конечно, невеселый, но и не угасший, не безжизненный. Про детей спрашивала, когда вернутся. А о Лексе — ни слова. Как будто и не было его на этом свете. Где она обитает, на какие деньги живет — всего этого Лекс не знал. И узнать не получалось.
А вот сегодня все выяснилось: где и на какие деньги живет. Сука! Блядь!!!
Глубоко вздохнув, Алексей закурил новую сигарету. В спальне висело облачко дыма. На тумбочке, в которой обычно он оставлял свои «извинения», лежало две пачки сигарет. Одна уже пустая. И это — за какие-то два часа!
«Влада — с Фаустом! Большего предательства представить себе было невозможно. С Фаустом! Не означает ли это, что все эти месяцы они были в сговоре? Конечно! Конечно же!!! Вот почему таким странным было похищение! И теперь все становится на свои места: это «похищение» было запланированно ими обоими. Вот же сука! Тварь! Оказывается, она виртуозная артисточка! Виртуозная! А я-то, дурень, считал ее бездарью. Нет, она артистка. Как сыграла: ничего не помню, ничего не знаю. Да еще и Даню приплела. Сука! Сука!! Сука!!!»
Он вился, как змея, схваченная за голову, скрежетал зубами, до хруста сжимал кулаки.
Но — странное дело! — гнев на Владу моментами перекрывался тоской по ней. Он пытался найти какие-то оправдания, какие-то смягчающие вину обстоятельства. Но не мог! И снова девятым валом вздымалась ярость.
Ненависть — одна из фаз любви. Если любят поверхностно, ненависть проглатывает любовь, топит ее безвозвратно. А любящее сердце для ненависти — только транзитный пункт. Уходит она. Через неделю, через месяц, через год, но уходит. И снова в сердце просторно располагается любовь.
Все эти восемь дней Павел не появлялся. Он только звонил, напряженно вслушивался в ее голос и понимал, что и сегодня — не его день. То, что он совершил подлость, — это было ему понятно. Очень хотелось выяснить, как Влада относится к нему после этого. Но его чуткое, понимающее ухо не улавливало ни гнева, ни злости. Но и иных чувств не проявляла Влада. Она словно забыла о нем, о Павле. Словно не существовало его на этом свете. Говорила с ним вежливо, отвечала на его вопросы, но не более. Так, как отвечают ошибшемуся номером. И потому не знал Фауст: правильный ли ход совершил он. Не знал и терзался в неведении.
* * *
Восемь тягостных дней Влада металась в поисках выхода. Отчаяние, ярость, безнадежность — эти незнакомые прежде чувства колыхались в ее смятенной душе. Конечно, и раньше приходилось ей и гневаться, и сердиться, и отчаиваться. Но это были миниатюры чувств, изящные статуэтки гнева, отчаяния… Как и причины их рождавшие.
А теперь статуэтки выросли в колоссов. В громадные и неодолимые горы гнева и отчаяния. И оттуда, с этих вершин мелкой, незначительной виделась та измена в Женеве. «Действительно, легкая прогулка для эмоций. А теперь — нет! Теперь предательство очевидное, не скрываемое, бесстыдное. Он был с женщиной прилюдно.
Официально! Значит, у них все серьезно… Так публично афишировать наш разрыв!.. Но это же не в его духе! Боже! Да откуда я знаю теперь, что в его духе?!
Но это конец! Он поставил точку! Он нашел мне замену! А как же я? Как я буду жить? — Она стиснула виски и завыла. Перед глазами вдруг стали проплывать отчетливые отрывки их жизни. Те отрывки, которые составляли их жизнь. Она видела себя — счастливую, обожаемую, в его объятиях. А вот он загадочно улыбается ее очередному капризу. А вот он — улыбается, но уже не нежно, не тепло, а мандражно, маскируя клокочущую ревность. Это значит, что на нее смотрят. А вот он теребит Даню за челку и говорит, что обожает его глаза. А ведь глаза у него мамины, ее, Влады! Стоп! А как же дети? Она тяжело задышала и покрылась испариной. Дети-то как? Он… он заберет их, и они станут жить вместе: он, дети и… и эта? Нет, он не посмеет! Он не сделает этого! Боже! А вдруг я ему не нужна! Неужели не нужна? Неужели эта… женщина сможет заменить ему меня? А дети? Разве они позволят?.. А вдруг позволят? Ведь они обожают его? «Они любят все и всех, что и кого люблю я!» — вдруг вспомнилось Владе… Надо забрать детей! Тогда все уладится! Тогда и он вернется! А та женщина? Смогу ли я простить ему? Наверное, смогу. Да конечно же смогу! Ведь ради детей…» Обманывала себя Влада. Пути к примирению искала.
Волнуясь, набрала его номер. Хотела миролюбиво, но, услышав его спокойное «алло», заговорила нервно:
— Это я, Влада… Извини за беспокойство.
— С трудом.
— Что?
— Извиняю с трудом. За беспокойство.
— В таком случае я буду краткой. Я хочу видеть своих детей!
— Нет.
— Что значит «нет»?
— Нет — это значит только одно: «нет»!
— Ты не посмеешь! — выкрикнула Влада, но услышала короткие гудки.
* * *
Влада вошла в кабинет решительно и враждебно. Подняв недовольный взгляд, Алексей на мгновение растерялся. Лицо его стало по-детски удивленным. А в глазах блеснула искорка радости. Но промельком. Через мгновенье Алексей опомнился. Отложив в сторону бумаги, он откинулся в кресле с выражением презрительного отчуждения.
— Удивлен? — спросила Влада, борясь с неровностью дыхания.
Он деланно усмехнулся. Хотел усмешкой задеть ее. Но не получилось. Сердце защемило: такой влекущей была Влада, такой желанной! Глаза ее рассыпали синие искры, словно рассерженный бенгальский огонь. Она напоминала тигрицу — попавшую в западню, но не сломленную.
— Ты думаешь, что растоптал меня?
— Ты сама себя растоптала, — презрительно усмехнулся Лекс.
— Я не боюсь тебя, Алексей. Я тебя презираю!
— Взаимно!
— Как ты жалок! — сдерживая слезы, прошептала Влада.
— А! Ты пришла меня пожалеть?
— О, нет! Я пришла, чтобы… чтобы забрать детей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});