— Но, Влада, нельзя же так… в печали углубляться. Ну что ты сидишь в четырех стенах, как отшельник?! Что, жизнь закончилась?! Да она только начинается! Только начинается для тебя.
— Не надо, Павел. Спасибо и за приглашение, и за попытки отвлечь меня от… Но я в самом деле неважно себя чувствую.
— Тем более! Как раз там развеешься, улучшишь настроение. В «Колизее» всегда…
— Прости, Павел. Нет. Извини. — Она нервно отключила аппарат и, упав на диван, разрыдалась. Своей заботой Павел только усугубил ее душевные терзания. Вот ведь как бывает: посторонний человек так заботится, старается, а Лекс… Эх, Алексей, что же ты наделал?!
Рыдания перешли в обиженные всхлипывания. Как давно, однако, не плакала Влада. Как давно не чувствовала себя такой незащищенной. С детства, кажется. И, как тогда, в детстве, обиженно плача, она накручивала на палец локон. Одинокой, всеми брошенной чувствовала себя Влада. А монотонный рокот телевизора еще больше подчеркивал пустоту вокруг нее: только это техническое приспособление составляло ей компанию. Она села, утерла слезы и печально уставилась на экран. И вдруг замерла:
— … в элитном клубе «Колизей». Встреча организована известным российским менеджером Стасом Рискиным, бизнесменом из США Гайком Даллакяном и швейцарцем российского происхождения Дэвидом Леви.
— Боже, это же Давик! — вскинулась Влада.
Давид Левинсон был близким приятелем Лекса и его швейцарским компаньоном. А раз он организатор этой встречи в «Колизее», значит…
Спеша и сбиваясь, она набрала номер Паустовского.
— Как ты назвал это… эту…?
— Тусовка. Я просто не знал, как…
— Нет, я не об этом. Как называется клуб?
— «Колизей». Приличное место. Никаких… пошлостей, — суетился Павел, как коммивояжер, предлагающий товар. — Это очень солидный клуб.
— Ну раз солидный… Пожалуй, ты прав: мне не мешало бы… отвлечься.
— Вот это правильно! Отличное решение! — в радостном предчувствии Павел пошевелил крылышками.
* * *
Они вошли в почтительно-раскрытую дверь. Зал был наполнен звуками: монотонный, разнотембровый рокот голосов, звон бокалов, негромкая камерная музыка, шелест платьев, треньканье вилок и ножей… Внезапно все эти звуки замерли. Только оркестр продолжал скрипичное адажио. Но после предшествующего многозвучия негромкая музыка воспринималась, как звон тишины, как шум волны на опустевшем пляже.
Причиной внезапной немоты стал, конечно, всесильный и надменный Паустовский. Фауст — с женщиной! Это изумило. Потому что здесь его платочек. Она смотрела на пробегающие мимо огни ночной Москвы, а они неясными бликами пролетали мимо.
А Павел, стараясь не нарушить ее уединение, гадал: верно ли поступил? Достиг ли цели? А может — наоборот? Может, сам, своими руками разрушил то хрупкое сближение, которое намечалось (или ему казалось, что намечалось) в их отношениях. Он ведь специально повел Владу на эту — совсем не интересную ему — околосветскую мышиную возню. Как узнал, что Алексей там будет с этой Инной, так сразу и задумался, рискнуть или нет! Не разгадав Влады, томясь от вынужденной разлуки с ней, он форсировал события. Девиз «Была — не была!» совсем не гармонировал с осмотрительным бизнесменом Паустовским… Но — «Пан или пропал!» — тот же самый лозунг, только в профиль — вдруг выплыл откуда-то из подсознания влюбленного Фауста. Видимо, чувство к Владе возродили в Павле азартного юношу, всегда готового на непросчитанный риск.
Он тоже смотрел сейчас в окно, на пробегающие мимо огни фонарей, реклам, витрин. Они не виделись ему, как Владе, расплывчатыми пятнами света. Но все это разноцветье, эти веселые, приглашающие краски усиливали в нем предчувствие ошибки.
Не такую реакцию ожидал Павел от встречи двух людей, вызывающих у него мощные яростные чувства: любовь и ненависть. Скверно чувствовал себя Фауст. И прежде случалось, поступал он… не очень благородно, но никогда раньше не испытывал укоров совести. А сейчас каялся.
— Ты знал, что Алексей будет там?.. Что не один будет, знал? — Влада так точно врезалась в течение его мыслей, как будто он вслух размышлял. От неожиданности Фауст резко повернул голову. Машину слегка занесло.
— Не буду врать: знал. И то, что не один он будет, тоже знал… Но я хотел перетянуть тебя на свою территорию. Я не знал как… и вот. Но поверь, Влада, это не я. Я на такую подлость никогда бы… Это тот, новый жилец, который во мне недавно поселился…
Врал Павел. Может, и себе самому тоже. Никакой новый жилец не селился в его душе. Давно жила в Павле эта вторая «личность». Но спала во мраке. В темном углу пристроилась. А наполнил душу свет любви — проснулось чудище, зашевелилось.
* * *
Оставшись одна, Влада упала на диван и горько зарыдала. Так плачут осиротевшие в одночасье. Она и чувствовала себя полной сиротой. До этого вечера, до этого проклятого вечера она еще надеялась, пыталась найти оправдания… Хотя, какие могут быть оправдания?! Неожиданно для себя поняла, что тот, безапелляционный гнев на Алексея за Женеву постепенно вытеснялся, растворялся в других чувствах. Терял свою категоричность. И к сегодняшнему вечеру превратился в обиду. Влада уже готова была простить. Но эта новая измена — она перечеркнула…! Это конец! Вместо того чтобы… О, Боже! Неужели все эти десять лет он только притворялся влюбленным?!!
Диванная подушка, в которую уткнулась Влада, совсем не предназначалась для слезной исповеди, для «лакримозы». Не впитывала она обильных слез, и они, стекая с щек, снова растирались по лицу.
* * *
Алексей лежал на их кровати. Один на широченном ложе. Но не разбросался, а даже съежился на своей стороне, время от времени поворачивая голову на подушку Влады.
Он тоже чувствовал себя сиротой. И он испытывал беспредельный гнев на Владу. После того проклятого вечера в Женеве Алексей не находил себе места. Ту девицу он конечно же немедленно выпроводил. И стал звонить, звонить… В посольство, в жандармерию, к общим друзьям в Женеве… Влады нигде не было. Не могла же она улететь! У нее же нет денег. Куда же она могла пойти?! Куда? На всякий случай позвонил в аэропорт. И узнал: вылетела в Москву!
Потом были звонки Генриху, но и они ничего не прояснили.
Отчаявшись, Алексей сообщил Дикому, что вылетает. Плевать на все розыски! Он должен быть в Москве! Должен!
— Срочно сделай мне паспорт. «Белое — черное», понял, Рудик? Только срочно! Не уложишься в три дня, — я вылечу по своему паспорту.
Дикий старался его успокоить, отговаривал от «авантюры». Так успокаивает наездник взъярившегося мустанга. Прицокивая языком, поглаживая гриву, бормоча ничего не значащие слова.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});