а то останемся без завтрака.
Обедать нехотя выползли около трех часов дня.
Шли в обнимку, пряча лица от колючего снега: Артём – уткнувшись мне в макушку, я – в его плечо. Он собирался отвести меня в «хорошее» место, но мы быстро замерзли и, проходя мимо ресторана, где на грифельной дощечке перед входом блюдом дня были заявлены жареные креветки в сметанном соусе, свернули туда.
Заказали грибной суп, болгарский перец с брынзой, тартар из говядины, запеченный камамбер, сибас в фольге с овощами, картошку и креветки.
Артём достал очередную сим-карту и выдал мне для связи с мамой. Я писала ей каждый день с нового номера. Просто сообщала, что жива и у меня все в порядке.
Сам же он в очередной раз попытался дозвониться Максу, однако тот, услышав его голос, как обычно, сбросил вызов.
– Вот козел. – Артём со злостью кинул мобильник на стол.
То, что Макс так сильно обиделся, расстраивало его ужасно. Он пытался делать вид, что все в порядке, что так и должно быть, говорил: «Котик вечно драматизирует» и «Нужно просто немного подождать», но я понимала, что ссора подобного рода в его планы не входила. И теперь он не знает, как все исправить.
Как-то раз, пока я спала, Артём уехал посреди ночи к ним на квартиру, надеясь застать Макса врасплох, однако наутро разочарованно рассказал, что войти не удалось. Макс, вероятно, защелкнул предохранитель замка изнутри так, что даже ключ в скважину не вошел. Раньше они этим предохранителем не пользовались, и Артём не сомневался, что Макс сделал это нарочно. Трезвонить и ломиться в квартиру он не стал, испугавшись, что разлается собака и разбудит мою маму. Дозвониться Косте, чтобы тот открыл дверь, тоже не получилось.
– Может, попросить кого-то из ребят сходить к Максиму и поговорить? – предложила я.
– Кого попросить?
– Тифона, Лешу или Никиту. Они же тебе помогали. – Я вспомнила потасовку с Носковым.
– Тифону сходить к Максу? – Артём усмехнулся. – Хотел бы я на это посмотреть.
– Думаешь, он на него еще злится?
– Уверен. Но Макс сам виноват.
Нам принесли суп и перец.
– Когда человек влюбляется, его нельзя в чем-то винить. – Уж что-что, а это я понимала совершенно отчетливо. – И только очень холодные люди способны этим пренебречь.
Артём пожал плечами.
– Влюбленности Котика всегда дорого обходятся окружающим.
– Просто ему нравятся непонятые, надломленные девушки с трагическим прошлым.
– Ему нравятся раскованные девушки с большой грудью и умением себя подать.
– Артём! – Я осуждающе посмотрела на него. – Макс гораздо глубже, чем ты думаешь. Да, он закрытый и никогда не жалуется. Но то, что он сейчас так обижен, говорит само за себя.
– Назвать Зою трагической девушкой у меня бы язык не повернулся.
– Так он же не знал. Он считал, что, раз она сбежала от Тифона, значит, ей плохо и нужна помощь.
– Ну вот, опять ты его защищаешь?
Официант забрал пустые тарелки и заменил их горячим.
– Просто ты никогда не ставишь себя на место других.
– В родителях я давно не нуждаюсь, – по-детски огрызнулся он, и я решила не продолжать.
Горячее доедали молча, пока Артёму неожиданно не позвонила риелторша.
Она сказала, что жильцы той квартиры, куда мы должны были заселиться уже завтра, попросили подождать до понедельника.
– Что думаешь? – Артём посмотрел на меня. – Подождем?
– Конечно подождем. Вдруг людям совсем жить негде? А мне и в гостинице нравится.
Официант положил перед Артёмом папку со счетом, и тот не глядя сунул туда карточку.
– Я только сейчас понял, что мы не сможем никого к себе пригласить ни на Новый год, ни потом… Ведь никто не должен будет знать, где мы.
– Это не страшно. Нам и вдвоем будет хорошо.
– Нет, ну как же? В Новый год должно быть шумно и весело. Песни, танцы, валяние в снегу и куча подарков. У меня всю жизнь было так. Я не умею по-другому.
– А мы всегда втроем отмечали. Мама, папа и я. Новый год – семейный праздник.
– Простите. – К нам подошел официант. – На вашей карте не хватает средств.
– В каком смысле? – Артём уставился на него как на идиота.
– В прямом. Она не проходит.
Порывшись в карманах, Артём недовольно выдал официанту другую карту, однако тот вернулся уже через минуту. На второй карте тоже не хватало средств.
– Что за фигня! – Выражение лица у Артёма было таким, будто ему сообщили, что Землю захватили инопланетяне.
Схватив телефон, он набрал номер.
– Я не понял, какого черта у меня все карты заблокированы?! – сразу же закричал он в трубку. – Я не собираюсь звонить в банк. Я плачу за это вам и вашей конторе! Мало ли, где я. Это никого не должно волновать. Да плевать, что Костров огорчен. Это мои личные дела. Нет, приехать не могу.
Не прощаясь, он сбросил вызов, вытащил из кармана несколько тысячных купюр и кинул официанту.
– Что случилось? – спросила я, дождавшись, пока мы выйдем на улицу.
Артёму всегда нужно было давать несколько минут, чтобы он успевал справиться со вспышкой гнева.
– Костров заблокировал мои карты, сволочь.
– Разве он может?
– Может. Отец оставил долбаное завещание, по которому Костров будет рулить всем, пока исполнители завещания не решат, что у меня «появился мозг».
Он так быстро шагал, что я еле за ним успевала. Метель так и не закончилась, но теперь мы бежали не обращая на нее внимания.
– Исполнители завещания? Это кто такие?
– Люди, которые должны следить за исполнением завещания отца: Карина и еще два придурка из их юридической конторы. Карина самая нормальная из них. Она одна была за меня.
– Почему же тогда ты с ней так грубо разговаривал?
– Потому что она хоть и за, но все равно против меня.
– Это как?
– Ей очень хочется, чтобы у меня «появился мозг», поэтому чересчур много воспитывает и во все лезет.
– А что значит «появился мозг»?
– Ну, типа чтобы я все не спустил. Для этого нужно завести работу, учебу, жену, собаку, не знаю что еще… Рыбку? Не бухать, не тусить, не ввязываться в мутные истории и прочее, прочее. Так что, по ходу, сидеть мне под опекуном до самой пенсии.
– Может, твой папа и поступил разумно, но как-то не совсем справедливо. Костров нехороший человек.
– Если честно, до недавнего времени меня все устраивало. Костров никогда не ограничивал мои расходы и никогда ничего посерьезке не запрещал. Но вовсе не потому, что он добренький. Для него главное, чтобы мне не захотелось что-либо менять, и чем сильнее я косячу, тем ему спокойнее.