class="p1">Я продолжаю блуждать в темноте. Не слышу ни шороха, ни дуновения ветерка. Но ведь это очевидно. Откуда в небытии взяться звукам?
Тишина угнетает. Неужели я проведу остаток вечности в этом мраке?
Я начинаю метаться, ударяясь в темноте о что-то твёрдое и до боли сдерживающее. Словно меня привязали верёвками и продолжают пытать огнём. Хотя как можно сдержать душу? Я всегда представляла её бесполой и бесплотной, способной пройти сквозь преграды, невидимой и неслышимой для окружающих.
Однако что-то меня сдерживает. Я бесполезно бьюсь о темноту завесы, и от досады хочется кричать.
Я представляю, как билась бы руками, будь у меня тело, но сейчас мои метания ни к чему не приводят.
В мыслях звучит реквием. Очень своевременно. С каждым разом всё громче и громче. Прибавляются голоса, крики, звуки ломающегося дерева, шипение огня, когда его заливают водой, ругань и отборный мат. Кто-то зовёт моё имя.
А как меня зовут?
Я уверена, что меня зовут, но не могу вспомнить своё имя и не разбираю, как меня называют. Я хочу откликнуться, но боюсь, что это не меня ищут. Тогда будет неловко.
Звуки реквиема и испуганные голоса становятся всё громче, как будто кто-то прибавил громкость на радио. То громко, то тихо, словно слушатель пытается найти нужную волну, но везде поёт одно и то же.
Звук оглушает, заполняет собой каждый миллиметр моего замкнутого пространства. От этого становится ещё хуже и страшнее.
Я хочу сбежать. Вырваться, чтобы никогда больше не слышать подобного. Похоронный марш. Я уже умерла, что ещё от меня нужно?
— Фрея!
Кто это? Почему среди мешанины отвратительных звуков я услышала именно это имя? Это что-то значит? Я не уверена.
У меня есть только одна догадка: я не одна такая потеряшка. Кто-то потерял душу по имени Фрея и теперь ищет её среди других.
— Фрея, отзовись!
Да, её любят, она важна для кого-то. Кто-то хочет спасти её из этого мрачного заточения.
Почему-то это вызывает тоску. Хотелось бы и мне ощутить подобное — нужду в человеке, простое восприятие твоих тараканов не как нечто неподобающее или возмутительное. Испытать, когда тебя любят за то, что ты есть.
Снова крики, шипение, добавился рёв и грохот. Звон тысячи алюминиевых кастрюль разрезает слух. Хочется закрыть уши, но это не приводит к желанному результату.
Кричу, бьюсь в тишине в очередной попытке пробиться из этого кошмара и попасть хоть куда-нибудь.
Стены становятся мягче, звуки тише, а мои старания сильнее и увереннее. Подбадриваю себя: «Я смогу, я выберусь». Мягкая скорлупа, как у варёного грецкого ореха, раскалывается, из трещин проникает яркое свечение, оно слепит, и я пытаюсь не смотреть.
Трещины разрастаются, превращаются в проломы, скорлупа рушится с грохотом каменного оползня.
Свет поглощает меня, ослепляет, чувствую себя муравьём под лупой. Только мне не жарко. Меня не сжигает этот свет. Наоборот, он холодный и совсем не опасный.
— Фрея, ты слышишь меня? — Голос как эхо разносится по свету с лёгкой голубой рябью.
— Сердце бьётся. Она жива. Несите её ко мне, — отвечает знакомый голос, близкий и почти родной.
— Воды! Скорее, больше воды! Несите снег! Скорее, остолопы! Чего вы телитесь?
Вода? Зачем? А снег зачем? Кто-то хочет остудиться? Тогда почему просто не упасть в снег? Это же проще.
Меня потряхивает. Нет, это дрожь. Я словно еду по кочкам.
Свет перестал светить, настал полумрак.
Мне тихо, хорошо и мягко. Что-то едва ощутимое проникает внутрь меня холодными нитями, словно анальгетик разрушает спазм.
— Она едва дышит, — с паникой звучит голос над моей головой.
Я открыла окно, чтобы ей было легче дышать. Помогите, пожалуйста, её раздеть, — попросила я.
В комнате повисла тишина.
— Где же ваши хваленые свободные нравы? Давайте, помогите ей, она умирает, — сказала я.
Меня снова охватило беспокойство. Я ощущала, как по мне ползёт холод, но это было так далеко от меня. Я чувствовала всё меньше и меньше. Даже тонкая свежая нить истончилась.
— Голову набок, вот так, да, — послышался знакомый заботливый голос.
— Она выживет? — спросила я.
— Если вы сделаете, как я скажу, то да, — ответил голос.
— Что нужно сделать? — спросила я.
— Приподнимите ей ноги, осторожно, хорошо. Я разотру её тело, а вы возьмите ветошь и смочите её той жидкостью, что стоит на столе. Скорее! — скомандовал голос.
Я услышала звук откупориваемой пробки и нервное дыхание человека, который растирал меня.
— Так, поднесите это к её носу, она должна вдохнуть, — сказал голос уже более серьёзно.
— Это безопасно? — спросила я.
— Да, это приведёт её в чувства, — ответил голос.
Аммиак! Я узнала этот запах из сотен тысяч других. Это был нашатырный спирт.
Я конвульсивно дёрнулась, что было моей ошибкой. Запах вызвал у меня рвотный рефлекс.
Я успела повернуть голову и тело, и всё содержимое моего желудка отправилось в подставленный таз с характерным звуком и запахом.
Человек, державший мои волосы, вздохнул с облегчением.
— Фрея, ты можешь говорить? — спросил он.
Я слушала себя, пытаясь понять, закончилось ли это извержение желудка или будет ещё. Когда я поняла, что всё вышло, я подняла голову и увидела Тристана. Позади него спиной к нам стоял Ри.
Принц был весь в копоти, от него пахло дымом и огнём.
Я киваю. Боль пульсирует в висках. Спрашиваю:
— Что произошло?
— В твоей комнате случился пожар. Возможно, упала свеча или выпал уголёк из камина.
Я вспоминаю и понимаю всё. От этого боль в голове становится сильнее. Со стоном хватаюсь за корни волос и подтягиваю колени к груди.
— Дар… мой дар… кулон… его запечатали… я не умею, не смогу… он меня убьёт…
Раскачиваюсь на кровати вправо-влево.
— Что? — переспрашивает Тристан.
— Родители, мать, она подарила мне кулон, а он сдерживал мой дар огня. А вчера он раскрылся, и я… и он… не могу…
— Её заперли родители в покоях за недостойное принцессы поведение на приёме, — говорит Ри, поворачиваясь к нам. — До свадьбы она должна была сидеть там. Никто не ожидал, что это вызовет такие эмоции, что невозможно будет сдержать свою силу.
— Что значит «заперли»? — Впервые вижу сердитого жениха. — По какому праву мою невесту держат в её же дворце?
— Я не могу знать, ваша светлость, — отвечает лекарь и возвращается к своему ремеслу.
— А что с покоями?
— Их тушат, — говорит принц с необычной грубостью в голосе, которая настораживает.
Дверь широко открывается, и я вижу в проёме две фигуры, которые по иронии судьбы называются моими родителями. Палачами они звучат куда лучше.
— Мы пришли справиться о твоём здоровье. Мы очень испугались, — начинает