мыслью о том, что мне приходится расставаться вплоть до окончания войны с моим любимым денщиком Халилем.
Мой бедный татарин плакал на вокзале, как ребенок, провожая меня.
Я утешал его, что мы скоро увидимся в Белецковке, куда собиралась Ю.А. навестить свою мать. Халиля отправляли обратно в запасный полк.
По дороге со мной случился забавный случай, стоящий быть отмеченным. Кажется, около Жлобина, к которому мы подъезжали, рано утром я был разбужен чьим-то грубым окриком, донесшимся из коридора в полураскрытую дверь моего купе:
– Товарищи, дайте ваши удостоверения!
По-видимому, производился военный контроль документов. Я приготовил свое удостоверение, но твердо решил на обращение «товарищ» не отвечать. Я лежал на верхней полке, закутавшись в свежую простыню и чистое одеяло, так как в те времена еще существовал буржуазный предрассудок выдачи чистого запломбированного белья за один рубль.
Контроль приближался. Наконец настал и мой черед. Мой спутник внизу зашевелился, доставая свой паспорт.
– Товарищи, ваши документы! – снова послышался тот же голос.
Я безмолвствовал.
– Товарищ, ваш документ! – повторил он, и кто-то довольно грубо потряс мое плечо.
Я не выдержал и повернулся. В дверях купе стоял огромный детина в фуражке без козырька, в засаленной шинели, с винтовкой в руках.
– Послушайте, любезный, вы на фронте были? – громко и резко обратился я к нему.
– Как же, мы два года страдали! – ответил он мне, разинув рот от недоумения, к чему я клоню.
– Ранены были?
– Н-е-е-т!
– Вы инвалид?
– Н-е-е-т!
– Вы Георгиевский кавалер?
– Н-е-е-т!
– Так вот, я и то, и другое, и третье, а потому я вам не товарищ! – не сказал, а рявкнул я ему, протягивая свой документ.
Детина до того растерялся, что не только не ответил, но и документа моего не посмотрел и, сконфуженный, пошел дальше.
– Госпо-о-о-да, давайте ваши документы! – послышался снова его голос.
– А хорошо вы его разделали! – заметил мне мой спутник, гражданский инженер.
– Много ли этим хамам надо? – ответил я. – Вот вы и слышите результаты.
В Петербург я приехал 31 июля утром и с вокзала отправился прямо к коменданту, чтобы явить свой документ и получить пропуск в Финляндию, так как без такового туда более не пропускали. Из комендантского управления я поехал на Финляндский вокзал и, к счастью, попал прямо к отходу поезда. В поезде, переполненном пассажирами, я встретился с Ю.А. Ден. В первый момент я испугался, когда увидел ее. Ю.А. была так бледна и имела такой измученный вид, что можно было подумать, что она только что перенесла тяжкую болезнь.
В вагоне много разговаривать было нельзя, и Ю.А. смогла мне только сказать, что положение вещей очень серьезно.
Я понял, «где» все очень серьезно, но недоумевал, что могло случиться, и только выходя из вокзала в Келломяках, смог узнать, в чем дело.
– Их сегодня увозят из Царского Села! – дрогнувшим голосом и со слезами на глазах сообщила мне Ю.А.
Эта кошмарная новость ударила меня, точно обухом по голове. Еще за несколько дней об этом ходили слухи, а сегодня они подтвердились. Отъезд назначен на сегодняшнюю ночь.
– Куда везут их величеств, совершенно неизвестно, и чем вызван их перевоз – тоже. Ходят непроверенные слухи, что их величеств перевозят в Ипатьевский монастырь Костромской губернии, но это были лишь слухи.
Ю.А. Ден была в полном отчаянии. Я, как мог, утешал ее. Карты как будто смешивались. Положение изменилось, но, как мне лично казалось, к лучшему. Как я уже писал, я не считал Царское Село безопасным для их величеств. Петербург был огнедышащим вулканом, так что всякое удаление их от очага революции я мог только приветствовать. Рушился только мой план возможного спасения императорской семьи, так как где-либо в глуши налет террористов будет малоправдоподобен, а вместе с ним и симуляция убийства и сокрытие следов их пребывания в случае удавшегося их освобождения.
Но зато, быть может, в другом месте облегчается сама возможность их спасения, то есть именно ее первый момент, момент освобождения их из рук революционной охраны.
Так как, насколько мне помнится, Маркова-второго в Канерве не оказалось, Ю.А. Ден решила в тот же день поехать обратно в Петербург, чтобы попытаться через него узнать о действительном месте заточения царской семьи. Я тоже поехал вместе с Ю.А. Ден, желая попасть в Царское Село, чтобы попытаться увидеть в последний раз перед отъездом их величества. По имеющимся у Ю.А. Ден сведениям, отъезд их величеств был назначен в час ночи.
В 11 часов вечера я был в Царском Селе, в котором не появлялся с 23 марта. В глубоком волнении шел я по уснувшим улицам, на которых встречались редкие прохожие в контраст с вокзалом, забитым солдатской сквернословящей толпой, видимо избравшей некогда чистенький, а теперь заплеванный и загаженный вокзал местом своих прогулок с окрестными горничными и кухарками.
Чем ближе я подходил ко дворцу, тем оживленнее делались улицы; но подойти к нему мне не пришлось, так как он был оцеплен сильным нарядом войск.
До 6 часов утра я простоял на облюбованном мною месте, но мне ничего не пришлось увидеть. Около половины шестого мимо меня пронеслось несколько закрытых автомобилей, окруженных всадниками 3-го Прибалтийского конного полка.
Я заметил, как несколько мужчин, стоявших около меня, вытирали набегавшие слезы, а женщины плакали.
Из императорской семьи я не увидел никого, но сердцем, душою, всеми своими помыслами я был с ними в этот безумно тяжелый для них момент, когда они покидали любимый Александровский дворец и родное им Царское Село. Я дал себе клятву во что бы то ни стало последовать за несчастными царственными узниками, где бы они ни оказались.
Вплоть до 6 августа точное местопребывание их величеств не было никому известно.
Их величества благополучно прибыли в Тобольск – вот такое известие мы получили 6 августа поздно вечером.
Почему их перевезли именно в Тобольск, а не в какой-нибудь другой город Сибири, неизвестно.
Исходя из соображений, что судьбой их величеств распоряжался Керенский, лично присутствовавший при их отъезде из Царского Села и заставивший всю царскую семью с часа ночи до пяти с половиной утра неоднократно и совершенно напрасно спускаться вниз, чтобы сесть в автомобиль, каковое отношение он, видимо, считал признаком хорошего революционного тона, я предполагал, что Керенский выбрал местом заключения именно Тобольск, желая этим лично уязвить их величества, отправляя их на родину Распутина, с именем которого их связывало столько грязных, возмутительных и лживых легенд. Вероятно, он хотел, чтобы ко всей мерзости, вылитой на несчастную государыню, прибавился еще один слух, что якобы по ее желанию была отправлена в Тобольск