class="p1">Исследования оптимизационных проблем я постарался поставить более широко, рассматривая их в качестве естественной составляющей более общей проблемы построения теории и методов отыскания рациональных решений. Другими словами, я считал необходимым в таком институте, как наш, ориентированном на эффективные решения прикладных задач с помощью вычислительной техники, изучать проблемы оптимизации в контексте той дисциплины, которую в послевоенные годы стали называть исследованием операций. В Вычислительном центре была организована лаборатория исследования операций, возглавить которую я пригласил Юрия Борисовича Гермейера – старого друга, с которым мы еще в школьные годы ходили в кружок Гельфанда, жили в одной комнате общежития на Стромынке, будучи студентами мехмата, и работали вместе в конце сроковых годов в НИИ-2 у Главного конструктора Диллона.
В это же время в МГУ академиком А. Н. Тихоновым начал создаваться факультет прикладной математики и кибернетики. Я представил Андрею Николаевичу профессора Гермейера. Они друг другу, кажется, понравились. Во всяком случае, Гермейер стал заведовать на новом факультете кафедрой исследования операций.
У нас возникла работоспособная кооперация по оптимизационной проблематике: несколько активно работающих лабораторий ВЦ и две кафедры – моя кафедра прикладной математики в МФТИ и кафедра Гермейера в МГУ. Но для меня это было больше, чем просто кооперация. Рядом со мной оказался теперь старинный друг, которому я мог поведать все свои мысли, высказать любую, даже бредовую идею.
Работа в теории оптимального управления потянула еще целую цепочку задач и очень расширила круг людей, с которыми я оказался в контакте. Я начал проводить регулярные всесоюзные математические школы по теории оптимального управления. Они проходили в самых разных местах Советского Союза: в Молдавии, Эстонии, на Волге, в Сибири… Приглашали мы и иностранцев, особенно из социалистических стран. Начал складываться своеобразный коллектив, в рамках которого вырастала интересная группа специалистов по прикладной математике, защищались диссертации, печатались монографии. Такие известные ныне специалисты, как Михалевич, Пшеничный, Демьянов, Евтушенко и многие другие, так или иначе прошли через эти школы. Деятельность школы не была связана с какой-либо конкретной областью приложений – собирались люди самой разной активности. И не только работающие в прикладной сфере. В наших школах принимали участие и люди, занимавшиеся чисто математическими проблемами. Это общение позволило сформироваться у нас в стране своеобразной школе, объединившей первоклассных математиков и людей, работавших в физике, экономике, машиностроении – явление достаточно уникальное в мировой практике. И со временем многие, принимавшие активное участие в нашей деятельности, получили довольно высокий международный рейтинг и известность, как и наша общая деятельность.
В отличие от тех работ, которые проводились в интересах ВПК и были связаны с закрытыми разработками, исследования в теории оптимального управления и шире – в области методов оптимизации, открывали разнообразные возможности для международных контактов и кооперации. Мы участвовали в большом числе разнообразных конференций, различных международных программах, ездили за рубеж читать лекции. У нас появились зарубежные аспиранты, возникли новые дружеские связи. Некоторые из них сыграли в моей жизни немаловажную роль. Во всяком случае, они мне наглядно показали, что духовная общность, общие научные интересы и близость взглядов на смысл собственной деятельности порой сближают людей куда больше, чем общность национальная или политическая.
В связи с этим я хочу вспомнить двух моих друзей – Ричарда Беллмана и Лотфи Заде.
С Заде я познакомился еще в Москве на какой-то конференции в Институте проблем управления. Кажется, в конце пятидесятых годов, когда он уже был профессором в Беркли и сделался в Соединенных Штатах фигурой номер один в области управления техническими системами. Лотфи родился в Баку, и его первым языком был, кажется, русский. Но его отец был персидским подданным и занимался бизнесом. Поэтому году в двадцать седьмом семейство Заде было вынуждено выехать из Союза. Сначала в Иран, а затем в Америку. Но Лотфи сохранил превосходный русский язык. Во время моих визитов в Беркли он переводил мои лекции, так как я по-английски не говорю. В тот приезд он был у меня в гостях, и мы провели очень приятный вечер. На меня произвела большое впечатление и его жена Фанни – очаровательная и жизнерадостная женщина. Она не могла не нравиться людям. Не только потому, что была интересна и элегантна; она источала благожелательность и доброту.
Как-то уже в восьмидесятых годах я был проездом в Сан-Франциско и позвонил в Беркли на квартиру Заде. Его не было в городе, а Фанни, узнав, что я пробуду всего лишь несколько часов, примчалась меня повидать. Путь неблизкий, да и возраст… Фанни было тогда, увы, уже за шестьдесят. Я ее отговаривал, но Фанни есть Фанни!
Она поставила свою машину на крутом спуске, мы зашли в кафе и погрузились в воспоминания. Она помнила имена всех своих московских знакомых, помнила все их беды, каждому из них поручала что-то сказать. Прощаясь, я поцеловал ей руку. Стоявший рядом огромный американец выразил свое удивление по этому поводу. Фанни улыбнулась и ответила: «Господин не американец, он европеец». На что последовала прекрасная реплика: «Если бы я провожал такую очаровательную даму, я тоже был бы европейцем!»
Настоящее знакомство с семьей Заде состоялось одним-двумя годами позже их первого визита в Москву: в Дубровнике, на Международной школе, посвященной проблемам оптимального управления, куда я был приглашен в качестве профессора. Меня поселили в домике, где уже жили супруги Заде и Ричард Беллман со своей молоденькой женой. Беллман, я и супруги Заде были ровесниками, и Наина, хорошенькая беленькая девочка, казалась нам совсем юной. И это обстоятельство заставляло нас всех за ней тянуться. Наш домик стоял прямо над морем. От воды нас отделяли… двести ступенек (вниз). Каждое утро по инициативе Наины вся наша компания шла купаться. Неплохая зарядка для уже не очень молодых людей! Впрочем, тогда еще никакие старческие хвори нас не преследовали, и двести ступенек вверх были лишь хорошим «предисловием» к завтраку.
Нас неизменно сопровождала большая овчарка хозяина нашего дома. Ее звали Яшин, по имени знаменитого вратаря сборной команды Советского Союза. Это была симпатичная и добрейшая псина. Впрочем, собаки наследуют характер своих хозяев, а наш хозяин, отставной моряк, был очень похож на своего грозного стража. Имя это страж получил неспроста. Каждое утро, когда кто-либо выходил на веранду, Яшин приносил камушек, отступал метра на два, принимал позу вратаря и требовал, чтобы этот камушек пнули ногой. Как правило, он умудрялся поймать камень и тогда, удовлетворенный, отпускал свою жертву. Если же поймать не удавалось, он начинал жалобно скулить и приносил новый камень.
Вот такой компанией мы и жили – нас пятеро да Яшин.
А по вечерам мы сидели на веранде, прямо над морем, попивали легкое