но и был создан ею. Горбачев мог состояться или не состояться, но система должна была рухнуть. Раньше или позже, так или иначе, но она должна была развалиться, ибо она оказалась несостоятельной в борьбе за место под солнцем на нашей грустной планете. Просто она могла рухнуть по-иному. Существовала иллюзия, что в нашем советском обществе отсутствовала конкуренция. Действительно, в производственной сфере она почти не возникала, поскольку в ней законами был утвержден монополизм – все, что надо было делать, кто и за что отвечает, расписывалось по отраслям. И хотя Система стремилась утвердить «принципы винтика», превратить коммунистический фаланстер в человеческий вариант термитника, люди оставались людьми, с их страстями, желаниями. Биосоциальные законы продолжали действовать. Поэтому конкуренцию на рынке товаров заменила иная конкуренция. Возник иной рынок – возникла система отбора людей. Не по удачливости в бизнесе, в производстве, торговле, как это происходило в обществе свободного предпринимательства, а по принципу служения Системе, служения тем, которые стоят на ступеньку выше. И главным стало обеспечивать их покой. Стабильность. «Приказано не беспокоить!» – Вот идеал. Вот главное, за что ценились люди. А беспокойных система отбраковывала и отправляла на периферию общества, подобно тому, как капиталистическая система отбраковывает, отбрасывает за борт неудачливых бизнесменов. И постепенно все этажи экономической и политической власти все больше заполнялись людьми, способными обеспечивать комфортные условия существования вышестоящим. Причем сиюминутные, без оценки перспективы. Вот почему у работников любых аппаратов – партийных, ведомственных – неизбежно вырабатывалась психология временщиков. Давление ВПК постепенно ослабевало: ведь паритет был достигнут. А дальше – минимум беспокойства, на достигнутом было необходимо удержаться. А для этого не надо выдумывать что-то сверхъестественное!
Вот мы и стали копировать западные «проверенные» образцы – проще и надежнее. Система постепенно все чаще отказывалась развивать собственные идеи, и не только в области вычислительной техники. Проще и меньше риска «сейчас ошибиться». А о будущем, о том, что такой путь – запланированное отставание, что он ведет к деградации интеллектуального потенциала нации, – никто особенно и не думал.
Но еще хуже было то, что монополизм в промышленности консервировал старые технологии всюду, в том числе и в оборонной сфере, и постепенно превращал вторую державу мира в некое архаическое учреждение, сильное только своими воспоминаниями. И мы, специалисты, связанные военно-промышленным комплексом, это отлично понимали. И мучительно искали выход.
Думаю, что тогда, когда факт нашего отставания в военной сфере был по-настоящему осознан в верхних эшелонах власти, и началась перестройка. Я бы не хотел особенно хулить ее авторов – много ли людей отдавали себе отчет в том, что происходит? Только теперь мы стали понимать, что разрушение нашей системы было предопределено. И еще – это была часть общего мирового кризиса.
Так или иначе, но уже в шестидесятых годах начался процесс постепенной деградации нашей промышленности, в том числе и военной. Начало устаревать оборудование, уменьшаться количество новых изделий. Первыми этот спад почувствовали люди, занимавшиеся опытными разработками: интерес к оригинальным техническим конструкциям и новым идеям стал заметно угасать.
Итак, в начале шестидесятых годов был достигнут «военный паритет». Объяснить, что означает такое замысловатое словосочетание, было совсем не просто. Мы этого не умеем делать и сейчас. Я думаю, что и сами военные не очень-то отдавали себе отчет в том, какой смысл следует в него вкладывать. Может быть, самое точное значение этого понятия состоит в обывательском утверждении: каждая из двух сверхдержав могла полностью и в одночасье уничтожить другую. А заодно и все живое на планете. Я это воспринимал, как достижение такого уровня вооружений, когда война сверхдержав и их собственное самоубийство становятся синонимами.
В результате у наших военных и политиков возникло ощущение самодостаточности – и здесь можно не беспокоиться. Как следствие этого, интерес оборонной промышленности к исследованиям поискового характера стал снижаться, менее интенсивными становились и обращения к академическим коллективам. Теперь уже не промышленность приходила к нам с просьбами о проведении тех или иных исследовательских работ, а мы, академические теоретики, стали пытаться заинтересовать промышленность, дабы она своим влиянием и финансовыми возможностями поддержала наше существование. Время, когда промышленность не могла без нас обойтись, ушло. И я думаю, что навсегда!
В таком развитии событий была еще одна немаловажная причина. И она тоже была связана с монополизмом отраслей. Отраслевые конструкторские и технологические институты стали заводить свои собственные теоретические отделы и сумели в этом преуспеть: к началу шестидесятых годов теоретические группы в отраслевых НИИ и КБ представляли уже значительную силу.
Особенно остро все это сказалось опять же на состоянии дел с вычислительной техникой. Военная промышленность пошла по линии создания и использования специализированных электронных машин. А универсальные компьютеры, которые нужны были прежде всего исследователям, перестали быть в центре внимания производителей. Оригинальные отечественные разработки, которые нам позволили на заре развития вычислительной техники провести все расчеты, необходимые для создания ядерного оружия и запуска человека в космос, постепенно сходили на нет! Их стали замещать машины так называемой Единой серии – неудачные копии устаревших образцов фирмы IBM. А талантливые конструкторы наших собственных компьютеров стали спиваться. Что еще остается делать талантливому художнику, если ему поручают копировать чужие картины?
Еще хуже обстояло дело с процессом внедрения электронной техники в управленческую, торговую и хозяйственную деятельность, что было особенно выгодным, с точки зрения эффективности производства. Конечно, кое-что делалось, но скорее под давлением общественности, чем в силу производственной необходимости.
Коль нет конкурента, коль ты единственный производитель, то и незачем что-то усовершенствовать, стараться – и так съедят, ведь больше есть нечего! Да и к тому же принцип – «не беспокоить!» Тем более – внедрением новой управленческой технологии, основанной на компьютерной обработке информации, которая влечет особое беспокойство. Ведь эта самая компьютеризация всегда связана с необходимостью учиться, переучиваться на старости лет. И, что самое страшное для любого чиновника, такая смена технологии неизбежно связана с перестройкой управленческой структуры. То есть с заменой одних людей другими. А это особенно болезненно для любых организаций. И если такой перестройки можно избежать, любой чиновник готов заплатить за это немалую цену.
Вот так постепенно все и начало изменяться к худшему. И мы у себя в Вычислительном центре и на Физтехе очень скоро почувствовали эти изменения. Приходилось искать новые области для работы. По-другому работать самим и по-другому учить студентов. Ракетно-космическая тематика и в Академии наук начала себя исчерпывать. Это, может быть, было и естественно, поскольку наши работы стали превращаться из поисковых в рутинную инженерную практику. И совсем не был неправ М. В. Келдыш, тогдашний президент Академии наук, когда говорил о необходимости использовать в гражданской сфере весь математический аппарат, те навыки и знания, которые