– одни и те же годы могут показаться столь непохожими, что впору думать, а я ли это? Поистине жизнь измеряется не количеством прожитых лет, а количеством покинувших человека иллюзий.
Что-то я совсем мрачно, но, когда вдруг начинаешь понимать, что ошиблась в своей главной жизненной иллюзии, становится не по себе. Моя главная иллюзия – Лоуренс Оливье. Божественный Лоуренс, великолепный актер, красивый мужчина, сильная личность.
Красивая пара… самая романтическая любовь… образцовая семья…
Никто не знал, что за этим фасадом.
Почему-то несчастная (я убеждена, что она несчастна) Мэрилин Монро помогла мне увидеть то, на что я старательно закрывала глаза. Наверное, даже Монро здесь ни при чем, просто у меня рухнули последние иллюзии.
С чем я осталась? Ребенка нет, ролей нет, здоровья нет, любви Ларри давным-давно тоже!
Вот, написала все в один прием, и стало легче. Проще всего обмануть того, кто желает быть обманутым, легче всего спрятать что-то от слепца. Но если человек жаждет обманываться и закрывает глаза на реальность, он не может не стать жертвой обмана. О чем меня предупреждали Джилл, Фрюэн, Ли, мама?.. Каждый о своем, но все вместе правильно. Но разве я могла поверить, что наша любовь когда-нибудь (даже в веках) может остыть, даже просто стать менее сильной, как-то измениться.
Почему это произошло? В этом виновата моя болезнь? Но ведь болезнь не всегда давала о себе знать, а все трещало по швам уже тогда, когда приступов еще не было. Когда появились первые трещины? Неужели в Голливуде, когда я сыграла Скарлетт? Неужели за счастье воплотить свою обожаемую героиню я расплатилась собственным счастьем? Стоил ли «Оскар» такой платы?
Если честно, я не раз задумывалась об этом, но всегда предпочитала прятать голову в песок, чтобы не доводить саму себя до края. Даже тогда, когда по просьбе Марион начала записи, до конца все не довела… Ларри словно почувствовал угрозу, стал шелковым, предложил все забыть, намекая на мое «дурное поведение» на Цейлоне (то есть Финча) и приступы, я легко поддалась (легко обмануть желающего быть обманутым), и все вернулось в прежнее состояние. Тогда я очень быстро восстановилась, мы репетировали и играли, в том числе «Спящего принца», которого Ларри теперь снимал с Монро. Потом новые спектакли, гастроли, мечты о ролях и… все по-прежнему!
Снова у Ларри интересная работа, а у меня разная мелочь. Ларри учел все, возможно, он поступал так невольно, неосознанно, но ведь это правда! Обычно у мужа-режиссера жена всегда получает лучшие роли, этого никогда не было у нас с Оливье! Ларри мотивировал тем, что не желает, чтобы его обвинили в семейственности. Смешно, если вспомнить мечту о короле и королеве сцены.
Прошли времена, когда мне удавалось добиться для себя роли в «Клеопатре», в «Антигоне», «Лире»… Да, еще, конечно, «Трамвай «Желание»… Роль Бланш Дюбуа в этом сначала спектакле, а потом фильме сыграла, наверное, не меньшее значение в нашем отчуждении, чем Скарлетт или леди Гамильтон.
«Трамвай «Желание» Ларри совсем не нравился, роли для себя он в пьесе не видел, но нашумевшая и очень популярная на Бродвее пьеса обещала неплохой коммерческий успех, потому Оливье согласился поставить «Трамвай…» со мной в роли Бланш Дюбуа. Пожалуй, Ларри ничем не рисковал, поскольку сам он был постановщиком, роль Бланш никому не казалась заметной, в случае успеха пьесы всегда можно гордо выпятить грудь, а в случае провала свалить все на дурной вкус американцев и мое неумение играть.
Это были времена, когда я еще умела настаивать на своем не только в выборе репертуара, но и в трактовке роли. Ларри, бывшему режиссером спектакля, хватило мужества признать перед всеми, что это мой и только мой успех. Я была счастлива и благодарна, тогда казалось, что сумела все-таки встать рядом со своим гениальным мужем. Что ж, если нам не суждено играть рядом в спектаклях, то хотя бы так – я актриса, он постановщик – мы сможем быть равными?
Наивность украшает только совсем юные натуры, с возрастом она становится похожей на глупость. Восемь месяцев аншлага должны бы убедить Ларри в моей состоятельности, тем более меня тут же пригласили сняться у Элиа Казана в этой же роли вместе с Марлоном Брандо!
Чтобы оценить трудность предстоящей работы, нужно вспомнить, что в «Трамвае «Желание» на Бродвее в роли Стэнли, безусловно, царил Брандо, это была «его» пьеса! Ларри пожимал плечами, мол, если мне хочется играть за спиной Брандо, то никто не мешает, а с материальной стороны даже полезно. А еще предрекал, что работать с режиссером Элиа Казаном нелегко, никаких скидок ни на мою звездность, ни на состояние здоровья, ни на возраст не будет.
Я вспоминаю о трех месяцах этих съемок, как о настоящем счастье! И это притом, что мы с Элиа Казаном спорили до хрипоты иногда из-за одной-единственной фразы. Но это отношений с режиссером не только не испортило, а укрепило нашу дружбу. И с Марлоном мы тоже смотрели друг на дружку исподлобья, и тоже стали друзьями.
Но съемочная группа подобралась прекрасная, споры бывали только творческие, никто не действовал за спиной, все друг другу помогали. Это тем более замечательно, что по роли Бланш Дюбуа больна психически и заканчивается пьеса и фильм ее отправкой в больницу. Сниматься было тяжело, но безумно интересно и приятно.
А потом мы вместе с Брандо получили «Оскаров». Да, за эту роль меня еще назвали лучшей актрисой года на Каннском фестивале. Даже Казан признал, что я переиграла Брандо в этом фильме, хотя вся Америка прекрасно знала, что это его пьеса.
Я боролась, Ларри, я отчаянно пыталась доказать тебе, что могу стоять рядом как профессионал. Нет, конечно, я работала вовсе не ради доказательств, а ради самой игры, но ради того, чтобы меня признал ты, я готова была заставить весь мир признать себя. Мир признал, Лоуренс Оливье – нет! Я имела два «Оскара», множество других наград, аплодисменты зрителей, но только не восторг собственного мужа.
В старых записях Марион была такая фраза, которую я предпочла пропустить: «Чем больше тебя будут ценить другие, тем меньше тот, от кого ты одобрения ждешь». И еще: «Ты прекрасно знаешь конец этой истории, как знаешь и то, что, сколько бы ни оттягивала, этот конец все равно неминуем».
Тогда я прекратила записывать, сказала Марион, что у меня больше нет возможности вести такой дневник. Я прекрасно понимала, что она права, что видит то, в чем я боюсь себе признаться, но решила сделать еще одну попытку… Попыталась жить, крепко зажмурившись.
Почему, зачем? Можно объяснить все нежеланием конфликтовать с Ларри, боязнью остаться одной, опасениями, что без