В этот период, март — апрель 1918 года, Робинсу и мне выпало еще одно переживание. Одной из первых задач Троцкого как комиссара по военным делам было освобождение Москвы от анархистских банд, которые терроризировали город. В три часа ночи 12 "Чжмьыла произведена одновременная облава на 26 анархистскил гнезд. Это предприятие завершилось полным успехом. После отчаянного сопротивления анархисты бнлм№ш Ш из занятых ими домов, и все их пулеметы, винтовки,
амуниция, и все, ими награбленное, было конфисковано Около ста человек были убиты во время сражения 500 были арестованы. Днем позже по приглашению Дзержин ского Робине и я поехали осматривать места сражений Нам дали автомобиль и вооруженную охрану. Нашим проводником был Петере, латыш, помощник Дзержин ского и мой будущий тюремщик.
Анархисты присвоили лучшие дома в Москве. На Поварской, где раньше жили богатые купцы, мы заходи ли из дома в дом. Грязь была неописуемая. Пол был завален разбитыми бутылками, роскошные потолки изре шечены пулями. Следы крови и человеческих испражне ний на обюсонских коврах. Бесценные картины изрезаны саблями. Трупы валялись где кто упал. Среди них были офицеры в гвардейской форме, студенты — 20летние мальчики и люди, которые, по всей видимости, принадле жали к преступному элементу, выпущенному революцией из тюрем. В роскошной гостиной в доме Грачева анархи стов застигли во время оргии. Длинный стол, за которым происходил пир, был перевернут, и разбитые блюда, бокалы, бутылки шампанского представляли собой омер зительные острова в лужах крови и вина. На полу лицом вниз лежала молодая женщина. Петере перевернул ее. Волосы у нее были распущены. Пуля пробила ей затылок, и кровь застыла зловещими пурпуровыми сгустками. Ей было не больше 20 лет. Петере пожал плечами.
— Проститутка, — сказал он, — может быть, для нее это лучше.
Это было незабываемое зрелище. Большевики сдела ли первый ваг к восстановлению дисциплины.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Хотя мы и жили в состоянии хронического кризиса, жизнь давала некоторые передышки. Благодаря амери канскому Красному Кресту нас хорошо снабжали продо вольствием и табаком. Хикс, кроме того, был хорошим организатором, и в те дни, когда еще было сносное сообщение, он сделал запас вина, которого хватило нам до конца пребывания. Мы обедали у себя, поддерживали отношения с нашими коллегами и на пышное госте приимство, которое они могли оказывать нам в силу их
численного превосходства и больших удобств, отвечали как могли. После обеда обычно играли в покер с амери канцами. Робине не играл. Он читал Библию или беседо вал со мной. Но штат его играл. Мои товарищи были для gjjx плохими партнерами, и, когда я принимал участие в игре, мне тоже приходилось — увы — расплачиваться за свое воспитание. Среди них был один американизирован яиЙ ирландец О'Каллаген, равного которому по игре в покер я еще не встречал. Он был убежденный пессимист. Всякий раз, как он играл, он вынимал свои часы и гово рил: «Удача изменяет в 12 часов, позже везет меньше». Его удача или искусство ему никогда не изменяло. Он загребал наши деньги с неизменной регулярностью.
По воскресеньям мы ходили в балет. За исключением того, что царская ложа была набита «товарищами», представление шло, как и в царское время, и так же хорошо. На несколько часов мы могли забыть о наших заботах, и, глядя на те же декорации и на тех же исполни телей, мне трудно было представить себе, что мы нахо > димся в самом центре величайшей революции в мире. Потом занавес опускался, оркестр играл «Интернацио нал», и мы возвращались к мрачной действительностяг сегодняшнего дня. На протяжении нескольких месяцев «Интернационал» был третьим национальным гимном, который я слышал в исполнении все того же оркестра. Когда наступила весна, мы стали выезжать за город, устраивали пикники в лесу и бродили по полям. Наше любимое место было Архангельское, чудесная загород ная дача князя Юсупова. Странно было видеть это место заброшенным. Крестьяне завладели землей, но, насколь ко мы могли судить, не тронули дома, здесь все, каза лось, было в нетронутом виде. После Москвы это уедине ние действовало умиротворяюще. По дорогам не было движения, и, как только пригород оставался позади, нам редко кто попадался навстречу. Отсутствие движения, однако, нас чуть было не привело к катастрофе. Возвра щаясь однажды вечером, когда уже стемнело, мы налете ли на шлагбаум. Сторож, оказывается, спал. К счастью, мы ехали не очень скоро и отделались только тем, что разбилось переднее стекло, — автомобиль не пострадал. Все же я сильно изрезал руки стеклом, и до сих пор у меня остались шрамы от этого приключения.
Мы даже ходили однажды в кабаре — погреб, назы вавшийся «Подполье», в Охотном Ряду. Это было идиот
скос предприятие, потому что заведение было нелегаль ным, и мы бы очутились в дурацком положении, если бы нас там накрыли. Зал был набит буржуями богатейших слоев. Была прекрасная сцена, отдельные столики и ряд кабинок в глубине. Цены были высокие, но шампанское было на каждом столе. Мы взяли кабинку и стали слу шать превосходное исполнение, которого, кроме как в России, нигде не услышишь. Здесь я впервые услышал Вертинского, молодого декадентского гения, чьи песни, сочиненные и исполняемые им самим, выражали безнаде жное настроение русской интеллигенции. Особенно одна песня произвела на меня глубокое впечатление: «Я не знаю, зачем». Это была антивоенная песня, и Вертинский с его напудренным, белым как смерть лицом, исполнял ее с громадным успехом. Я запомнил только несколько первых строчек:
Я не знаю, зачем И кому это нужно, Кто послал их на смерть Недрожащей рукой. Только так беспощадно, Так зло...
Он повторял эту песню еще и еще. Она отражала настроение антибольшевистской аудитории, потерявшей свою душу и мораль. Это была песня класса, который уже потерял все надежды, класса, который готов пойти на что угодно, лишь бы избежать смерти в борьбе.
И, однако, только сегодня утром я получил из Мини стерства иностранных дел телеграмму, в которой приво дилось мнение британского эксперта по военным делам, утверждавшего, что России нужна только небольшая, решительная группа британских офицеров, которые пове ли бы к победе «благородный русский народ».
Пока я сидел и раздумывал над тяжелой участью человека, находящегося на месте действий, поднялся шум у дверей и раздался решительный окрик: «Руки вверх!». Двадцать человек в масках вошли в зал и навели на аудиторию браунинги и револьверы.
Наступила мертвая тишина. Живо и без всякой суеты четыре бандита обыскали карманы присутствующих, от бирая деньги, драгоценности и все ценное. Большинство из них были в офицерской форме, по праву или нет — я не имел возможности определить.
Когда они подошли к нашей кабинке их тйЛ внимание на английскую форму Хилля и гЗстииа^Я уже успел отдать им мои часы и бумажм.1^^ отдал нам честь. «Вы английские с^еры? «а^о? Я с все еще поднятыми к небу руками ответилиОн
верНУЛ сТаза^Г%Тпо„<<Мы НС г^ англи чан, ^азал он. я прошу прощения за состояние
моей родины, которое принуждает меня прибегать « га кому образу действий, чтобы заработать на существова ние».
Нам повезло. К счастью, нам уже не могло больше представиться случая повторить зтот опыт. Когда Троц кий истребил анархистов, он уничтожил и кабаре
Что касается нашей жизни в Москве, мы, союзники не могли считать себя несчастными. Лавернь и Ромэй были прекрасные товарищи, и за все эти тяжелые восемь меся цев у нас не было ни одной ссоры, и мы не обменялись ни одним резким словом. Ромэй в особенности был боль шой поддержкой. Это был самый хладнокровный италья нец из всех мной виденных. Он оценивал любой кризис объективно, и можно было быть уверенным, что к реше нию любой проблемы он подойдет со здравым смыслом. У него не было никаких иллюзий насчет пригодности России, как боевого аппарата, и он решительно восставал против всяких авантюр.
С другими британскими миссиями в России у меня были не такие хорошие отношения. Я поддерживал на сколько можно тесный контакт с Кроми, морским атта ше, и помог ему в его работе, введя его в соприкоснове ние с Троцким. Он был храбрый и очень работоспособ ный морской офицер, но без всякого опыта в политиче ской работе. Время от времени я встречался с Маком Альпином, бывшим чиновником Министерства финансов и человеком выдающегося ума. Его главная квартира была в Петербурге. Он также умел смотреть объективно на положение и до конца оставался убежденным против ником интервенции. Были, однако, другие британские уполномоченные, которые осуждали мою политику и, не будучи осведомлены о моих действиях, интриговали про тив меня. Дело в том, что в наших различных миссиях и остатках миссий была неразбериха. Не было ни одной на правах полного авторитета, и, хотя Министерство ино странных дел адресовало мне телеграммы, как «Британ скому агенту, Москва», а большевики упорно величали